Художественные приемы современной слоганистики

Таким образом, тема мезальянса во все века была интересной не только социологам и простым обывателям, но и легла в основу ряда произведений русской классики.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Выводы в  главе 1

Веками формы традиционной крестьянской семейной жизни были «подогнаны» к экономическим и социальным условиям российского земледельческого хозяйства. Но во второй половине XIX века эти условия стремительно уходили в прошлое, а вместе с тем лишались опоры и приспособленные к таким условиям семейные структуры, формы и нормы семейных отношений. Именно в это время вышло наружу всегда существовавшее подспудно противоречие «малой» и «большой» семей.

Постановка проблемы семейных отношений, определение психологических оснований их понимания и изучения являются актуальными задачами не только по причине отмечаемого исследователями кризиса современной семьи и назревшими в связи с этим психотерапевтическими задачами, – психологическое понимание семейных отношений будет иметь теоретическое и практическое значение как в плане достижения благополучия и стабильности семейных отношений, так и для реализации эвристических целей научного поиска в ситуации власти информационных технологий, кризиса общественных систем.

В семейном кризисе можно выделить две потенциальные линии дальнейшего развития семьи:

   1. Деструктивная, ведущая к нарушению семейных отношений и содержащая опасность для их существования.

   2. Конструктивная линия, содержащая в себе потенциальную возможность перехода семьи на новый уровень функционирования.

Тема дома и семьи –  одна из сквозных тем как в мировой  литературе вообще, так и русской  в частности. Ее отголоски слышны еще в древнерусских художественных произведениях. О любимом муже Игоре  тоскует, плача на путивльской стене, княгиня Ефросинья Ярославна («Слово о полку Игореве»). Через все жизненные испытания проносят любовь и верность муромский князь Петр и его супруга, мудрая женщина из простого народа, Феврония («Повесть о Петре и Февронии Муромских»), а в конце жизни герои, принявшие монашество и живущие в разных монастырях, даже уходят из жизни в один день, и тела их, как гласит легенда, оказываются в одном гробу – это ли не доказательство преданности мужа и жены друг другу! Восхищения достойна и семья главы русской старообрядческой церкви – неистового протопопа Аввакума, разделившая с мужем и отцом тяготы изгнания и страдания за веру («Житие протопопа Аввакума»).

Русская художественная литература XIX века сказала о семье гораздо  больше, чем вся русская литература на протяжении веков. Вспомним пьесу Ф.И. Фонвизина «Недоросль», роман И.А. Гончарова «Обломов», роман-эпопею Л.Н. Толстого «Война и мир» и другие. В романах, повестях, рассказах, пьесах предстают различные варианты семейной жизни. Классики стремились наделить каждого из своих героев, даже незначительного, семьей. Не всегда это идеал, не всегда такой семье можно позавидовать. Первые герои русской классики вообще герои бездетные и бессемейные: Чацкий, Онегин, Печорин.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава 2.  Тема семейных кризисов в новой русской литературе

2.1. Своеобразие семейной  драмы в творчестве Л.Петрушевской

Эстетическая сущность постмодернизма, его влияние на современный литературный процесс, принадлежность тех или  иных писателей к этому направлению  – одни из самых сложных вопросов современного литературоведения. Нет единого мнения относительно того, что считать постмодернизмом: художественный метод, стиль, или вообще эпоху. Еще больше спорных вопросов остается в отношении понятия «русский постмодернизм» Вопрос о русском постмодернизме сегодня остается сложным и нерешенным, несмотря на многочисленные научные работы, посвященные этой проблеме. Характерные для постмодернизма общие черты – интертекстуальность, игра и диалогизм обнаруживают в русских текстах свою специфику.

Исследователи литературного творчества  Л.Петрушевской отмечают то, что ее интересует не быт обывателя, а его  сознание. На первый взгляд проза Людмилы  Петрушевской воспринимается в формальном отношении как совокупность мелких рассказов, а в содержательном – как бытовизм. Одна из главных проблем в произведениях Л.Петрушевской – это проблема «отцов» и «детей», вечная проблема преемственности поколений, поднятая в свое время И.С. Тургеневым. Отдельные критики полагают, что писательница выражает в своем творчестве катастрофический кризис семьи как социального института: «Драматическая ситуация у Л. Петрушевской всегда обнажает искаженность человеческих отношений, особенно в семье или между мужчиной и женщиной; ненормальность и патологичность этих отношений неизменно приводит ее персонажей к отчаянию и чувству непреодолимого одиночества» [52, c. 113].

Обращаясь к различным  жанрам, Л.Петрушевская решает основную творческую задачу: она прослеживает, каким именно образом  происходит деформация личности вследствие влияния среды, а также пытается раскрыть внутренний мир современного человека, показывая его в достаточно сложных жизненных обстоятельствах. Писательница видит своего литературного героя самым разным образом – от привычного до невероятного. Именно эта особенность прозы Л.Петрушевской становится очевидной впоследствии ознакомлении с ее повестью «Маленькая Грозная», которая поднимает тему семьи. В данном литературном произведении главная героиня изгоняет семьи своих детей во имя идеи сохранения очага. Для того, чтобы не позволить растащить имущество семьи и разменять для всех 150-метровую квартиру, героиня открыто демонстрирует свою настойчивость и непоколебимость:  она выгнала из дома старшего сына с его беременной женой, которая вскоре родила ребенка;  она выгнала младшего парализованного сына, не разрешив ему даже взять из родного дома одеяло, чтобы прикрыть ноги; она также не пускала на порог в голодном 1944-ом двух бездомных сирот – дочерей лучшего друга своего мужа и т.д.

Как показывает анализ, герои Л.Петрушевской проживают трудную, несчастливую жизнь, а условия их существования, в свою очередь, в значительной степени притупляют их чувства. Мир Л.Петрушевской – это «изнаночный мир», болезненный и угрюмый, абсолютно не приукрашенный благородными чувствами и порывами души. Герои Л.Петрушевской преимущественно физически несовершенны или одержимы душевной болезнью. Данный прием писательница использует дл того, чтобы обнажить несовершенство мира, так называемое чеховское «отступление от нормы», которое дает возможность более ясно и объемно увидеть саму «норму» [52, c. 22].

Достаточно часто в  литературных произведениях Л.Петрушевской рассказ о событии, которое легло  в основу сюжета, отодвинут  путем  привлечения внимания к восприятию и оценки этого события. В частности, рассказ «Дитя» строится не как анализ преступления (молодая женщина заложила камнями своего новорожденного ребенка  вблизи роддома). При этом не делается попытка объяснить психологическое состояние преступницы, чтобы оправдать или обвинить ее. Соответствие, развитие сюжета определяется восприятием происходящего всеми, кто оказался свидетелем: «И получалось...»; «Передавали также из уст в уста...»; «Весь родильный дом буквально бушевал...»; «Видно было...»; «По поводу этих детей рассказывали...»; «Из всего этого следует...». Однако за категоричностью отдельных из указанных утверждений открыто  проскальзывает тень сомнения: «...Как будто боясь – и кого, малого младенца, которому и нужно-то сорок граммов молока и больше ничего». Этот  принцип организации сюжета в литературных произведениях Л.Петрушевской достаточно распространен.  Практически каждая история или случай с литературным персонажем преподносится в восприятии нескольких участников. При этом автор возвращается к одному и тому же моменту несколько раз. Это очевидно в рассказе Л. Петрушевской «Н» (цикл «Бессмертная любовь»), в котором дается как бы схема эволюции восприятия эпизода – с точки зрения: «Первый раз...»; «Во второй раз...»; «И видно было...»; «Другое дело...». Смысл использования такого приема главным образом состоит в том, чтобы выяснить, как естественные человеческие отношения заменяются отношениями ролевыми, эмоции – масками, а вместо искренних чувств фигурируют «как бы чувства»: «Внешне это проявлялось выражением как бы скуки, рассеянности и равнодушия» [52, c. 243].

Семейные кризисы литературных героев Л.Петрушевской, ставшие их личностными кризисами, преподносятся автором достаточно легко. В литературных произведениях отсутствует  скрытность, а героям характерна определенна беззаботность. «Ниже не понизят», – именно так говорят в одном рассказе продавщицы, судача между собой в обеденный перерыв, «высказав все» в глаза презираемому ими директору. Автор внимательно вслушивается в речь своих героев, при этом дословно воспроизводя их «словечки», оговорки,  вводя нас через речь во внутренний мир этих людей. И в этом мире мы созерцаем множество бессознательного, автоматизмов, слепоты, страдания, а еще стремления к счастью, мужества жить и любви. Рассказывая о своих литературных героях, автор не судит, а скорее спрашивает у того, кто способен услышать.  Вспомним для примера типичные начала ее рассказов: «Ты мне говори, говори побольше о том, что он конченый человек, он алкоголик, и этим сказано почти все, но еще не все», «Кто скажет, как живет тихая, пьющая женщина со своим ребенком, никому не видимая в однокомнатной квартире. Как она каждый вечер, какой бы ни была пьяной, складывает вещички своей дочери для детского сада, чтобы утром все было под рукой»,  «А кто ответит за невинные слезы Веры Петровны, за ее невинные, бессильные старческие слезы на больничной койке перед тем как Вера Петровна умерла?» [52, c. 20].

Именно о быте мучительно подробно повествует Л.Петрушевская. Жизнь  ее литературных героев подчеркнуто  приземлена. Они зачастую обеспокоены вопросом, кто ворует продукты из холодильника на кухне в их коммунальной квартире. Драматургия и проза Л.Петрушевской производят впечатление реалистической, но какой-то сумеречной. С конца 1990-х годов в ее прозе становится все более очевидно преобладание ирреального начала. Синтез реальности и фантазии становится в произведениях этой писательницы основным жанровым, структурно- и сюжетообразующим принципом. Примечательны в этом смысле как общее заглавие ее книги «Где я была. Рассказы из иной реальности» (2002), так и названия новелл, включенных в нее: «Лабиринт», «В доме кто-то есть», «Новая душа», «Два царства», «Призрак оперы», «Тень жизни», «Чудо» и т.д. В этом сборнике реальность отодвигается далеко в сторону «царства мертвых», таким образом, своеобразно преломляется идея романтического двоемирия, противопоставление «здесь» и «там» бытия. Причем Л.Петрушевская не стремится дать читателю целостное представление ни о реальной действительности, ни о таинственном потустороннем мире. На передний план выходит решение задачи соизмерения человека с неизведанным «царством», их взаимопроницаемости: оказывается, что запредельное и инфернальное не просто проникло в наш реальный мир – соседство с людьми темных мистических сил, ужасающих и одновременно манящих, является вполне органичным, законным и почему-то даже неудивительным. Л.Петрушевская никогда не делает различия между миром небесным и миром земным, более того, между миром сказочным, архаичным, и миром цивилизованным. В ее прозе все запредельное прописано на той же улице и даже в той же квартире, в которой живет обыденность. Но не только таинственное и потустороннее проникает в «наш» мир, напротив, еще чаще сам человек проникает из «этого» мира в «тот», инфернальный, необъяснимый, пугающий.

Безусловно, человек (в  данном случае – герой Л.Петрушевской) тем или иным способом попадает на «тот» свет. Однако в основном читателю трудно понять и определить, куда именно попадает герой, ад перед нами или рай, современный вариант чистилища, греческий мифический Элизиум или Лимб, изображенный Данте – слишком часто причудливо переплетаются «царства» и так сильно они иногда похожи. Эта особенность мистической прозы Людмилы Петрушевской одновременно является ее «изюминкой» и загадкой и в то же время камнем преткновения при ее прочтении. Таким образом, можно сделать вывод, что в таком направлении творчества Л.Петрушевской как мистическая проза просматривается очевидная антиномия ада и рая.

Современная литературная критика связывает Л.Петрушевскую с «другой литературой», осваивающей прежде «табуированные» для советской литературы жизненные реалии – тюрьму, «дно» общества и т.д., что характерно для новой «натуральной школы». После М. Горького социальное «дно» нашло своего исследователя и художника в лице Л.Петрушевской. Причем, в отличие от М. Горького, в отношении которого к обитателям социального «дна» сочетались элитарность ницшеанского толка («Человек – это звучит гордо!») и демократизм, позиция писательницы поистине демократична. Верна оценка критика И. Борисовой: в творчестве Л.Петрушевской демократизм – и «чисто художественная категория, ...и этика, и эстетика, и способ мышления, и тип красоты».

Драматургия и несказочная  проза Л.Петрушевской поражают гиперболизованной  концентрацией отрицательного. А  изображение жизни как абсурда наводит на мысль об аналогиях с экзистенциализмом. Как и у экзистенциалистов, у нее истинная сущность героев получает проверку в пограничных ситуациях измены, болезни, ухода в небытие. Герои Л.Петрушевской нередко вынуждены совершить свой выбор, обнаруживающий их истинную суть (порой понятие выбора вынесено в заглавие, как в рассказе «Выбор Зины»). Жизненная философия писательницы не слишком оптимистична, что видно, в частности, из следующего философского пассажа, открывающего рассказ «Непогибшая жизнь»: «…что значит погибшая жизнь? Кто скажет, что добрый и простой человек сгинул не просто так, оставил свой след и т.д. – а злой, вредный и нечистый человек пропал из жизни особенно как-то, с дымом и на дыбе? Нет». Таким образом,  результат бытия хороших и злых людей совершенно одинаков. Между тем основная тема Л.Петрушевской – это именно погибшая жизнь. Герои и героини произведений писателя часто внезапно умирают от горя или выбирают самоубийство как ответ недостойному бытию. Характерно, что обычно такие герои обладают определенным семейным статусом –  жены, мужа («Упавшая», «Грипп»).

Впрочем, Л.Петрушевская открыла еще одну, собственно советскую  пограничную ситуацию, связанную  с борьбой за квартиру, ее наличием или отсутствием. Энергичные и цепкие герои умеют закрепиться в квартире и даже расширить свою жилищную площадь, а неудачники, наоборот, легко теряют ее. В освоении данной темы писательница близка Ю.Трифонову, наполнившему ситуацию квартирного обмена социально-нравственным смыслом.

Л.Петрушевская склонна  воссоздавать преимущественно темные стороны жизни. Предмет ее рассказа «Али-Баба» –   это существование  алкоголиков, опустившихся людей, в  реквиемах «Бацилла» и «Богема» показана жизнь столичных наркоманов и представителей богемы; Правда, порой писательница изображает мир творческих либо научных работников («Жизнь это театр», «Смотровая площадка» и т.д.), но и в этих произведениях неизменным остается выбранный художественный ракурс – изображение несложившейся либо разрушенной женской судьбы. Причем существенно, что такой жизненный материал обработан вовсе не по-феминистски.

Основная тема большей  части рассказов, повестей и сказок Л. Петрушевской – изображение женской любви – к мужчине, детям, внукам, родителям. Скромная библиотекарь Пульхерия, героиня рассказа «По дороге бога Эроса», увидела в своем возлюбленном не седого и немолодого человека, сумасшедшего гения, а мальчика, «ушедшее в высокие миры существо, прикрывшееся для виду седой гривой и красной кожей». Пульхерия отдала всю себя этому чувству. В рассказе «По дороге бога Эроса» показан и феномен мужской любви. Но за редкими исключениями эта любовь рисуется как родственная – к родителям, обычно к матери (данная тема как нельзя лучше разработана в рассказе «Младший брат»). Изображение жизни семьи и диктует писателю обращение к жанру семейного рассказа или семейной повести, однако под пером Л.Петрушевской эти жанры чуть ли не соединяются с жанром готического романа. И неудивительно, ведь в семье она чаще всего видит распад: неверность одного или обоих супругов, ад ссор и склок, обжигающие потоки ненависти , борьбу за жилплощадь, вытеснение кого-то из членов семьи с этой жилплощади, приводящее его к нравственной деградации (в повести «Маленькая Грозная» к пьянству) либо мешающее герою обрести место в социуме (повесть «Время ночь»). Некоторые коллизии ее рассказа «По дороге бога Эроса» и повести «Маленькая Грозная» напоминают обстоятельства вытеснения постылых детей госпожи Головлевой.