Лекции по "Риторике"

 

Метафоры очень активно  размечают смысловое пространство, а если они к тому же запоминаются, то надолго определяют картину мира. Такова политическая метафора «холодная  война»: в относительно мирном времени  подчеркивалось то, что объединяет его с войной: противостояние, напряжение, действия, рассчитанные на ослабление партнера («противника», «потенциального  противника») и т.д. Метафора «империя зла» (так Рейган назвал СССР) выделяла в американском противостоянии СССР моральный компонент. Метафора «Советская Россия в кольце врагов» подчеркивала в международной ситуации признак  опасности, необходимости напрячь  силы для защиты социалистического  отечества.

 

Метафора обладает одним  чрезвычайно интересным качеством: она может развертываться. В статьях  и выступлениях особую роль приобретают  именно развернутые метафоры. Развернутой  называется такая метафора, в которой  уподобление происходит сразу по нескольким основаниям. Например, уподобление  государства кораблю можно развернуть, уподобив главу государства кормчему, политический курс – курсу корабля, враждебное государство – пирату и т.д. В подобных случаях на основе метафоры строится целый условный мир. Такие метафоры-миры превращаются в  долго функционирующие аллегории.

 

Именно такова аллегория  «государство – корабль», встречающаяся  уже у Горация. Аллегория эта, как, впрочем, и всякая другая, в любой  момент может быть оживлена и дополнена.

 

«Народное доверие для  политика – что попутный ветер  для морехода. Когда он есть –  хорошо, когда его нет – надо лавировать, выгребать etc . Если мореход  станет двигаться лишь по ветру, не сообразуясь ни с целью похода, ни с лоцией, в лучшем случае его  плавание будет состоять из ряда хаотических  маневров, в худшем – он, повинуясь  ветру, проложит курс по суше», – рассуждает современный публицист Максим Соколов.

 

А вот как использует метафору «государство – корабль» Максимилиан  Робеспьер:

 

«Конституционный корабль  был построен вовсе не для того, чтобы остаться постоянно в верфи; но следует ли бросить его в  море во время бури и навстречу  противному ветру. Это то, чего хотели тираны и их рабы, которые сопротивлялись строительству этого корабля, но французский народ повелел вам  ждать, когда море успокоится; он выразил  единодушное желание, чтобы вы, несмотря на вопли аристократии и сторонников  федерализма, сначала освободили бы его от врагов».

 

Другая развернутая метафора, обозначающая государство, – здание. Отсюда выражения «государственное строительство», «перестройка», «общественный  фундамент», «несущие конструкции государства» и т.д.

 

Степень развернутости метафоры может быть различной. В приведенном  ниже высказывании Уинстона Черчилля она незначительна, но метафора превращает это высказывание в афоризм.

 

«Я не приемлю того, что  любезно говорили обо мне многие: будто я вдохновил народ. Воля его была тверда и беспощадна –  и оказалась непобедимой. У этого  народа, расселившегося по всему свету, было сердце льва. Мне же повезло  в том, что меня позвали рыкнуть».

 

Развернутая метафора может  быть источником намека, который в  прямой метафоре или сравнении был  бы просто невозможен. Так, Виктор Шендерович говорит о Сергее Доренко: «Вместо  берцовой кости Примакова Доренко  теперь грызет горло Путина. А мы, местные, знаем, что Доренко, если его  отвязать, в живых жертву не оставляет... Вот Путин и понял, что если Доренко не остановить, он просто перекусит  ему рейтинг» Тема «кости», «горла», «привязи», «перекусывания» формирует  определенный мир.

 

Уже пущенная кем-либо в оборот метафора, иногда уже развернутая, может  быть со временем развита и дополнена, что нередко сопровождается смещением  смысловых акцентов. Так, уподобление  парламента лодке породило возможность  ставить вопрос о том, «кто раскачивает  лодку». Появились «левый и правый борт» и т.д.

 

В следующем примере, автор  отталкивается от развернутой метафоры, прямо называя ее таковой:

 

«В начале 60-х годов  знаменитый в то время обозреватель «Нью-Йорк таймс» Джеймс Рестон назвал Кубу «мертворожденным дитем Советского Союза, отделенным от матери пуповиной  в 14 тысяч километров». Метафора не выдержала проверку временем: «дитя», напротив, оказалось на редкость живучим, «пуповины» же в действительности было две: одна связывала кастровский  режим с Москвой, другая, более  короткая, и как оказалось, более  прочная, – с Канадой, единственной страной западного мира, отказавшейся после Карибского кризиса поддержать торгово-экономическую блокаду Кубы» («Общая газета»).

 

Развернутая метафора может  перерастать в целую притчу (параболу). В притче второй план метафоры, образующий переносные значения, превращается в  самостоятельную новеллу. По своей  семантической природе парабола наиболее близка к басне. И подобно  тому, как басня может содержать  мораль, некоторые притчи могут включать комментарий. Этот прием, называемый антаподозисом, берет начало в евангельской притче о сеятеле и активно используется в древнерусской риторике. В древней  литературе комментирование притчи делалось «в лоб»: сначала, например, рассказывалось о доме, его господине и о  винограднике, а потом пояснялось, что подразумевается под каждым из элементов притчи. В художественной литературе XIX века такие притчи-антаподозисы даются как вкрапления в основной текст, когда автор хочет прояснить  какое-либо положение. Таково, например, знаменитое рассуждение о «дубине  народной войны» в «Войне и мире»  Льва Толстого. Оно начинается с  пассажа о фехтовальщиках, один из которых хватает в руки дубину, затем эта ситуации «опрокидывается» на войну с наполеоновской Францией. Вот другой пример антаподозиса у  того же автора: «Точно так, как вследствие того, что нальется вода на сухую  землю, исчезнет вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что  голодное войско вошло в обильный пустой город, уничтожилось войско и  уничтожился обильный пустой город  и сделалась грязь, сделались  пожары и мародерство».

 

Подобные анатаподозисы  допустимы и в составе политической речи. Анатаподозис – наиболее прямое средство создания ясности, им широко пользуется психотерапия при проведении рефрейминга. Собственно, всякий антаподозис  – это и есть рефрейминг, своего рода «промывание мозгов», навязывание  реципиенту определенного видения  ситуации.

 

Еще в древних классификациях метафора делилась на виды в зависимости  от того, переходят ли свойства с  одушевленного предмета на неодушевленный или наоборот. В литературоведении  с этим связано выделение олицетворения (неживое толкуется как живое: «небо хмурится») и овеществления (живое уподобляется неживому: «железный  человек»). В риторике этот признак  также важен. Есть много возможностей уподобления человека чему-то неживому или, особенно часто, животному. При  этом лицо может получить как положительную, так и отрицательную характеристику. На этом, собственно, основан феномен  кличек и прозвищ: Ричард Львиное  Сердце, Орденский Вепрь, горный орел (так Сталин назвал Ленина в речи 1924-го года).

 

Зооморфные ассоциации могут  использоваться и при назывании  политических партий и объединений, а также целых народов. Сравни: «медведи» и «русский медведь» (о  России в целом). Зооморфные ассоциации часто черпаются из геральдических обозначений, но и сами дают толчок к созданию эмблем. Разумеется, такие  метафоры провоцируют развертывание. Так, у медведя много широко известных  свойств, каждое из которых может  быть обыграно при развертывании  метафоры.

 

К группе метафор следует  отнести и сравнения – обороты  с «как», «как будто», «словно», «подобно»  и т.д., когда в тексте реализуются  сразу оба члена сопоставления. Например: «Водная гладь как зеркало», «Парламент похож на лодку». Есть также  формы, промежуточные между сравнением и собственно метафорой: лететь стрелой (лететь как стрела), взрыв негодования (взрыв похож на негодование).

 

У метафоры есть одно важное свойство: она тяготеет к позиции  сказуемого и редко, если это свежая метафора, попадает в позицию подлежащего. Поэтому использование метафоры в этой позиции может создать  комический эффект. Если вы назовете девушку  фиалкой, она воспримет это как  комплимент. Но если вы скажете о  ней: «Фиалка сидела за столом и поедала  бургеры», это комплиментом не будет. Точно так же, если оппонент сравнит  некое лицо с орлом, то фраза «Орел  удалился в свой кабинет» сразу же снизит образ. Вообще, если придерживаться метафоры «слово – оружие», то сами метафоры лучше всего уподобить  скрещенным шпагам: метафора – это  тот прием в речи, который гораздо  чаще, чем что-либо другое подхватывает оппонент, как правило, смещая при  этом смысловые оттенки. Метафора –  оружие обоюдоострое, но действенное. Если продолжить тему оружия, развернутую  метафору можно назвать миной  замедленного действия. Многие метафоры прошлого продолжают жить в нашем  сознании даже помимо нашей воли. Так, взрыв нигилизма XIX – XX веков не сумел  искоренить христианскую метафорику из риторики социалистов и анархистов.

 

 

 

§ 8. Тропы смежности, контраста  и тождества 

 

Метонимия. Эмблематичность  и этикетность метонимии. Синекдоха. Антифразис. Литота. Астеизм. Перифразис. Антономасия.

 

В основе метонимии лежат  ассоциации по смежности.

 

Портфель не похож на должность  министра, но он сопряжен с ней отношениями  смежности: министры носят (или носили) портфели. Это же относится к выражению  «занять кресло» в значении «занять  должность». В отличие от метафоры метонимия не привносит в ситуацию ничего додуманного, заимствованного  из другого мира (ср. уподобление  государства кораблю). Портфель и  кресло входят в «мир министра». «Фокус»  метонимии в том, что она выделяет нужную автору деталь, расставляет  акценты.

 

Обычно метафора используется в языке для обогащения семантики. Метафора – отличный концептуализатор действительности. Метонимия же используется чаще всего для удобной «упаковки» готовых смыслов. В речи мы, не замечая  этого, постоянно пользуемся незаметными  метонимиями. Так, мы говорим «выпил два стакана, съел три тарелки», вместо более длинного «выпил два стакана  молока, съел три тарелки супа». Метонимия, таким образом, обыденнее метафоры. Она не создает новых смыслов, но удобно выражает старые. Это, однако, не означает, что с помощью метонимии  нельзя выразить своей позиции, что  метонимия не используется в риторике. Называя документ «бумажкой», мы используем метонимию (документ связан с бумагой, она его материальный носитель), но это название, навряд ли, нейтрально. Когда говорят «корочки» о  дипломе, этим подчеркивается выхолощенность самого образования: только корочки  – содержания нет. Более того, такие  выражения, как «бумажная душа»  или «чернильная душа» (о чиновнике) тоже метонимичны по своему происхождению.

 

Как и метафоры, метонимии  дают почву для эмблематики. Таков  меч как эмблема войны. Эта  метонимия используется во многих выражениях: «поднять меч», «кто к нам с мечом  придет, от меча и погибнет» и  т.д. Эмблемы получают материальное выражение в гербах, значках (например, щит и меч как эмблема государственной  безопасности). Кроме статичных эмблем, метонимии связаны также с  этикетными действиями. (Ср. выражение  «преклонить колено», «взойти на престол», «надеть шапку Мономаха»). Такие метонимии также могут  получать материальное выражение в  церемониях.

 

В группе метонимий выделяют как особый случай – синекдоху  – перенос значения с части  на целое (или с целого на часть), а также с абстрактного на конкретное (или с конкретного на абстрактное). Выражение «сопровождающие лица»  – синекдоха: лицо как часть человека представляет его всего. Выражение  «рука Кремля» тоже синекдоха, но соединенная с метафорой (олицетворением). Выражение «Копейка рубль бережет» содержит две синекдохи, так как  под копейкой подразумеваются мелкие, а под рублем – крупные деньги. В предложении из газетной статьи «В России вряд ли удастся полностью  разделить власть и бизнес» синекдохами  являются слова «власть» и «бизнес». Это замена конкретных наименований абстрактными, мотивированное желанием сформулировать обобщенную сентенцию, под которую можно подводить  частные случаи. Одно время особенно любимым штампом было называть то или иное явление, ту или иную социальную группу «нашим будущим». Вот образец  из «Правды» уже за 2000 год: «Юноши и  девушки! Вы – будущее страны». Это  синекдоха: замена конкретного наименования абстрактным.

 

Если метафора может развертываться в притчу, то метонимия в своем  развертывании дает пример. Уснащение  речи примерами из жизни (парадигмами) суть использование «больших» метонимий, точнее синекдох.

 

Произнося обвинение против изготовителей фальшивых бумаг, А.Ф. Кони говорит, что в судебном зале нет пострадавших, страдает все  общество. Но само по себе выражение  «страдание всего общества» сухо, и оратор, не прибегая к развернутому примеру, все же вносит в речь элементы парадигмы: «Но это происходит оттого, что потерпевшим лицом является целое общество, оттого, что в  то время, когда обвиняемый сидит  на скамье подсудимых, в разных местах, может быть, плачутся бедняки, у которых  последний кусок хлеба отнят  фальшивыми бумажками».

 

И.Л. Солоневич рассуждает об устойчивости социальной жизни:

 

«Для того чтобы нация  могла создать что-то ценное, нужна  устойчивость власти, закона, традиции и хозяйственно-социального строя. Если этой устойчивости нет, невозможно никакое творчество, почти невозможен никакой труд».

 

Далее рассуждение прерывается  парадигмой:

 

«...вот засел Лев Толстой  лет на пять за «Войну и мир». Какое  «мировоззрение» окажется победоносным к моменту окончания книги? Будет  ли новым властителям приемлема  «Периодическая система элементов», или появится какой-то новый Лысенко, который найдет у Толстого, Менделеева, Павлова, Мичурина и прочих антисолидаристический  уклон и, будучи профессиональной бездарностью, станет травить всяческий русский  талант. А ведь никакой талант никогда  не сможет творить «по указке партии», какой бы то ни было партии. Тем более  в том случае, если «указка партии»  будет меняться так же, как меняется «генеральная линия» ВКП(б). Вы начали работать над «Войной и миром», «Периодической системой элементов» или  «Жизнью за царя». Или над вашим  хутором. Или над вашей мастерской. И вы не знаете, что из всего вашего труда завтрашние «властители дум» – (и полиции) – сделают послезавтра».

 

Такова вторая группа тропов – тропы смежности.

 

Употребление слова в  прямо противоположном значении (с соответствующей интонацией или  в контексте, позволяющем это  понять) называется антифразисом. Можно, например, дурака назвать мудрецом. Механизм действия антифразиса основан  на том, что слова могут ассоциироваться  не только по сходству и смежности, но и по контрасту.

 

Антифразис делает речь ироничной. Собственно, ирония это и есть развернутый  антифразис. В статье, посвященной  «грязным» избирательным технологиям  в Ставрополье, есть такие слова:

 

«А вот пример «поэтических»  предвыборных технологий.