Греческая религия эпохи эллинизма

Кризис  религиозного сознания Греции 

   Третий период греческой религии  характеризуется глубоким кризисом  религиозного сознания, наступившим  в V в до н. э. Все чаще и резче обнаруживается различие между традициями и новыми требованиями жизни. В связи с этим зарождается монотеистическое движение, охватившее высшие классы афинского общества и ярко отразившееся в поэзии, искусстве и философии 4 и 5 в. до н. э. наиболее выдающимися представителями этого течения были Ксенофан, Пиндар, Эсхил и Софокл. Не выступая за коренную религиозную реформу, они стремились лишь возвысить и очистить прежние губые первобытные представления о божествах.

   Какова социальная база этого  движения.

   Эпоха X-VIII веков до нашей эры была временем преобладания натурально замкнутых хозяйственных отношений и расцвета военно-земледельческой родовой знати. Но, начиная с VII в. до н. э., в Грецию проникает вызванная потребностями быстро развивающейся морской торговли чеканка монет и распространяется денежное обращение. Рядом с землей, бывшей некогда важнейшей экономической ценностью, становятся деньги. Все сделалось предметом купли-продажи, очутилось во власти денег.

   « В богатстве сила»⁵.  «Деньги делают человека»⁶. «Богатство составляет душу человека». «Честь следует за богатством»⁷

   Это изменение отразилось и на религиозной жизни Греции. Появляется стремление к монотеизму, Афины становятся центром торговых отношений.

   Уже у Ксенофана (за 500 лет до  н. э.) мы находим резкую критику  гомеровских и гесиодовских религиозных  представлений. Он сонает, что человек творит своего бога по своему образу и подобию, воплощая в нем и хорошие и дурные качества. «Гомер и Гесиод приписали богам все. Что считается пороком и вызывает порицание,- воровство, прелюбодеяние, обман»  этому представлению он противопоставляет свои воззрения: «Есть лишь единый бог,величайший среди богов и людей, не похожий на смертных ни телом, ни разумом… Без труда силой разума правит он миром».

   Такую же критику старых представлений  находим мы у Пиндара. Вера  в бесконечное превосходство бога – основной элемент его идеологии. Пиндар не верит рассказам о безнравственных поступках богов, их слабостях.

   Если божество всемогуще, если  оно охраняет нравственный порядок  на земле, то почему же преступления  так часто остаются безнаказанными? Почему даже добродетельная жизнь не может предохранить от несчастья? Вера в наследственность проклятия — старая, широко распространенная в Греции вера. Эсхил пробует примирить веру в предопределение с требованиями этики: возникающее в человеке преступное влечение определяется вполне сознательными силами, а раз это так, то понятно, что на преступника распространяется и ответственность. Герои эсхиловых трагедий не являются жалкой игрушкой рока, они реагируют на различные события жизни вполне свободно и сознательно, и от них не отнимается свобода воли и ответственность. Ослепленный гордостью Ксеркс дерзнул пойти против законов природы и перекинуть мост через божественную стихию Посейдона. Дух мщения заставляет его отважиться на сражение при Саламине. Ужасное поражение является таким образом лишь справедливым актом возмездия за преступление самого Ксеркса. Так же действует демон мщения и по отношению к целым родам.

    Мы можем найти четкую разработку  учения о железном гнете рока, о тяготении родового греха. Трагическая катастрофа, постигшая героя, признается неизбежным последствием, искуплением вины его предков. Но и обагривший руки кровью дочери Агамемнон и Клитемнестра, умертвившая супруга и Кассандру, и Орест, убивший свою мать, — все они сами виновны в постигшем их наказании. Такое представление внес в литературу Эсхил, и это есть один из главных элементов его рационализма.⁸

   Таким образом, в Эсхиле мы  должны усматривать одного из  крупных представителей того  реформационного движения, которое  охватило в то время почти все сферы умственной жизни Греции. Особенностью Эсхила как религиозного мыслителя-реформатои надо считать: 1) что он стремился к объединению греческого Олимпа и к углублению образа Зевса, 2) что он сделал попытку рационализации принципов божественного управления. Но критика предания не выливалась у Эсхила в форму скептицизма: он хотел спасти, очистить и оживить религию, и его трагедии являются лишь предвестницами той широкой и могучей волны рационализма и скепсиса, которая позже пройдет по всей Греции. Эсхил выражал настроения и идеалы умеренно консервативной части афинского общества. Вспомним, что последняя его трагедия, «Эвмениды», специально посвящена пропаганде величия реакционного учреждения — ареопага (верховного суда в Афинах).

   Одухотворение божества проглядывает  и у преемника Эсхила по  литературной деятельности —  Софокла. Еще яснее, еще отчетливее  проявляются у Софокла свободное  отношение к мифам и критика  религиозной традиции. Софокл высоко  поднимает значение человека и главной целью своего творчества избирает изображение характеров и людских страстей, дойдя в их обрисовке до высокого совершенства. В свободной композиции Софокла герои древней мифологии озаряются светом рационалистического мировоззрения, возвышенное в идеальное приобретает новый, реалистический характер. А некоторые места (отрицательный образ Афины в трагедии «Аякс») свидетельствуют о том, что робкое сомнение, зародыш грядущего скептицизма, начинает уже вкрадываться в сознание поэта, отражая дальнейшее разложение религии.

   Во второй половине V в. до н. э. в истории греческой идеологии окончательно наступил кризис. Не было, казалось, ни одного уголка греческой общественной жизни, где бы не шла деятельная и коренная перестройка, разлагающая старое миросозерцание и выдвигающая иные идеалы, иные принципы. Греческая наука отбрасывает прежние отвлеченные проблемы и начинает все больше и больше затрагивать новые, более близкие к человеку интересы. Математика принимается за практические задачи землемерного искусства и механики; пышного расцвета достигает медицина; отвергнув прежние философские рассуждения о причинах болезней, знаменитый косский врач Гиппократ в основу своего учения кладет научный эксперимент и наблюдение над человеческой природой. Во всех трактатах Гиппократа по медицине проглядывает протест против старого религиозного миропонимания. Резкая перемена совершается также и в греческой музыке. Объем струнных и духовых инструментов значительно увеличивается. Мелодия получает важное значение наряду с текстом. Музыка становится таким образом самостоятельной, подчинившись общему течению. Она утратила прежний торжественный характер, спустилась до изображения всевозможных человеческих ощущений и страстей. Новая музыка выражала пробуждение личности со всеми се слабостями и страстями.

   Пластическое искусство в руках  Каламиса, Праксителя и Мирона  отбрасывает прежние религиозные  сюжеты. Человек становится высшей  задачей искусства, мифологические  мотивы разрабатываются во вполне  светском направлении: натурщицей для Афродиты Пракситсля была, говорят, знаменитая гетера, портретная статуя которой ставилась рядом с изображениями богини; живопись под кистью Аполлодора, а в особенности Зевксиса и Паррасия освобождается от старинных условных форм и принимает вполне реальный характер.

   Наиболее ярким, характерным представителем  тревожного брожения, которое охватило  в то время Грецию, той борьбы  старых и новых начал, которую  она переживала, является третий  трагик великой аттической троицы  – Еврипид. Верный ученик Анаксагора, признававшего верховное значение разума и осужденного впоследствии за нечестие, Еврипид представляется уже решительным скептиком по отношению к религии и мифам:

 «Говорят, что есть боги на небе. Их  нет. Кто упоминает о них,  тот глупец, повторяющий старую сказку».⁹

   Поэт обвиняет богов в самых  отвратительных пороках и преступлениях.  Вот воззвание Амфитриона к  Зевсу, поражающее нас своим  тоном, столь отличным от торжественного, благочестивого тона в гимнах Эсхила или Софокла:

 «Зевс,  напрасно я звал тебя отцом моего сына. Ты оказался хуже, чем я думал, когда считал тебя своим другом. Я — смертный — превосхожу добродетелью тебя, могучего Зевса: я не предавал детей Геракла, а ты сумел воровским образом пробраться к чужому брачному ложу, не дав даже чего-либо за это. Если ты бог, то или глуп, или таким уже родился нечестивым». –

   Геракл под влиянием постигшего  его ужасного горя восклицает: «Божество жестоко! Я иду против  богов. Какой же человек станет  молиться богине, которая из ревности  к возлюбленной Зевса безвинно губит благодетелей Греции?» Сам дельфийский бог получает прозвище «нечестивого», и совершенно правильно английский филолог Веррол в своем исследовании о Еврипиде сравнивает трагедию «Ион» с одним из позднейших романов Эмиля Золя — «Лурдом». Подобно тому как французский реалист стремится дискредитировать в глазах католиков святыню Notre Dame dc Lourdes, раскрывая эксплуатацию монахами религиозного чувства паломников, так точно в «Ионе» греческий религиозный скептик подкапывается под самый фундамент знаменитого дельфийского святилища и обличает деятельность той кучки жрецов и жриц, которая ведала культом и оракулом Аполлона.

   Но Еврипид все-таки не был  радикальным атеистом. Отрицательное  отношение к религии ему далось  нелегко. Он часто колебался, у него, по выражению Моммзена, было то неверие, которое является ничем иным, как отчаивающейся верой. Подлинными атеистами были софисты. Протагор уверял, что о богах он не может сказать, существуют они или нет. Продик усматривал в богах лишь простое олицетворение сил природы или полезных человеку предметов, а Критий объяснял происхождение религии простым вымыслом жрецов и правителей. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

РОЛЬ  МИСТРИЙ В СТАНОВЛЕНИИ ГРЕЧЕСКОЙ  РЕЛИГИИ 

   Недовольство старой религией, явившееся в результате изменения социальных отношений в Греции VI в. до н. э., проявилось не только в рационализме и скептицизме, но и в распространении мистических

культов и мистерии (таинств). Положение угнетенных классов в Греции все больше и больше ухудшалось. «Под непосильной тяжестью конкуренции дешевого подневольного труда рабочие и ремесленники надрываются работой от одной ночи до другой, едва зарабатывая себе необходимые средства пропитания и проводя бессонные ночи в слезах и жалобах на свою горькую участь», — говорит один из греческих писателей того времени.

   Эти тяжелые экономические условия  жизни большинства греческого населения создавали благоприятную почву для развития мистицизма: люди старались вырваться из оков обряда и молитвенной формулы государственной религии, созданной господствующим классом. Они жаждали теснее слиться с божеством, приобщиться к его плоти и крови. Созданные идеологами рабовладельческой аристократии образы величественных, но далеких богов не удовлетворяли религиозное чувство. И вот в Греции получают широкое распространение народные мистические культы, главным образом мистерии Диониса и Деметры.

   Мистерии в честь Диониса получили  название орфических, так как лежавшее в их основе религиозно-нравственное учение возводилось к легендарному герою — Орфею. В основе орфических мистерий лежал миф о Дионисе-Загрее, растерзанном титанами. Афина приносит Зевсу, отцу Диониса, еще трепещущее сердце убитого. Зевс возрождает растерзанного сына в новом Дионисе, а титанов поражает молнией. Из их трупов вырастают первые люди нынешнего мира. Так как титаны вкусили крови Диониса, то человеческий род содержит в себе часть тела Загрея, часть божественного естества.

   Мистерии Диониса первоначально  возникли на почве обрядностей, связанных с виноделием, и господствовали преимущественно среди крестьянской массы. В Дионисе, а еще ранее и его тотемных животных — быке и козле — воплощалась сила земного плодородия и весенней растительности. Двойственный образ Диониса — быка и козла — объясняется, вероятно, слиянием двух тотемических племен или групп.

   Орфические мистерии в честь  Диониса воспроизводили важнейшие моменты земной жизни бога, о которых повествует миф, а с обрядовой точки зрения эти мистерии заключались в ритуальном убиении и съедании быка или козла. Благодаря этому участвовавшие как бы приобщались телу и крови убитого бога, так как священное животное отождествлялось верующими с самим божеством.¹⁰

   Орфическое движение весьма тесно  соприкасается с пифагореизмом, т. е. учением Пифагора; взаими влияние этих двух религиозно-философских систем особенно ясно сказывается в учении о пересеин душ. Орфизм имел теоретическую или философскую сторону – учение о возникновении мира и богов, учение о человеческой душе и ее судьбах, о средствах ее спасения и искупления, наконец, учение о мистическом единении с божеством. В согласии со своими теоретическими воззрениями орфики и в жизни проводили известные принципы: аскетизм¹¹ ;суровую нравственную дисциплину, вегетарианство, выполняли ряд религиозных обрядов, церемоний и т. д.

   Учение орфиков о происхождения  вселенной¹² сводилось к следующему. В начале всего было время. Оно существовало от вечности; время — хронос — рождает эфир и хаос. Под эфиром разумелась светлая огненная стихия, под хаосом — темная беспредельная бездна. Хронос образует из них серебряное яйцо. Из яйца выходит двуполый змий, носящий множество имен. Как первородное божество он называется Протогоном и Фанесом. Это — нераздельная, недифференцировавшаяся вселенная, в ней лежат зачатки отдельных миров, семена всех богов, всех органических существ, всех вещей. Как первоисточник жизни, как виновник рождения всех вещей этот змий называется Эросом (любовь), как первое проявление мирового разума он представляется роковой Метис. Он носит еще и другие имена.

   От этого Фанеса, гермафродита (двуполого  существа), происходит все. Из верхней скорлупы яйца образовалось небо, из нижней — земля. Фанес рождает Ночь, Эхидну, Урана и Гею, которые производят всех остальных богов. По совету Ночи, Зевс, свергнув отца Хроноса, поглощает в себя первородного змия Фанеса, в котором воплощена вся вселенная; затем он снопа извергает все из себя — новых богов младшего поколения и весь видимый мир. Все таким образом происходит от Зевса и все сводится к нему. «Он и начало, и середина, и конец, он — основание земли и звездного неба, дыхание всего, движение неутомимого огня, он корень моря, он — солнце и луна, от него все родилось».