Антонов В.Ф. Историческая концепция Н.Г. Чернышевского

Антонов В.Ф. Историческая концепция Н.Г. Чернышевского

Николай Гаврилович Чернышевский (1828 – 1889) – выдающийся деятель, публицист  и литератор эпохи крестьянской реформы. Он целиком посвятил себя разрешению вопросов освобождения крестьян от крепостного  состояния, осмыслению интересов страны в настоящем и будущем и  просветительству. В его руках  для достижения этих целей были исключительно  перо и бумага. Он возглавил демократическую  интеллигенцию, превратил ее печатный орган “Современник” в один из самых читаемых журналов, а в крестьянском деле был открыт для союза с  либерально настроенными славянофилами  и западниками, полагая при этом, что дело освобождения крестьян есть дело всех образованных людей страны.

Арест Чернышевского 7 июля 1862 г. явился для общественности громом с ясного неба. По свидетельству  либерального профессора и цензора  А. В. Никитенко, мнение о невиновности Чернышевского в петербургском  обществе было всеобщим. “Как было судить его, – писал Никитенко, – когда  не было никаких юридических доказательств? Так говорят почти все, даже не красные”¹ . Долгие месяцы сенаторы, решая судьбу Чернышевского, не находили улик для его осуждения и, наконец, при содействии III отделения пошли на прямой подлог и 5 февраля 1864 г. присудили его к каторжным работам в Сибири на 14 лет (царь сократил срок вдвое), с последующим вечным поселением там. 19 мая на Мытнинской площади над ним совершили обряд “гражданской казни”, а на следующий день отправили в Сибирь.

Мировоззрение и политические позиции Чернышевского находились в органической связи с его  взглядами на историю человечества. В их основе лежит оценка роли знаний, законов и количественного фактора  в истории. Ход и содержание исторического  процесса он раскрывает с помощью  теорий “Циклов развития”, “Расширения  круга” и “Нарастания”.

Роль науки  и знаний в истории. Чернышевский рано проникся убеждением во всесилии знаний. Уже семинаристом он писал: “Знание – это неисчерпаемый рудник, который доставляет владетелям своим тем большие сокровища, чем глубже будет разработан… Необразованность молодых поколений во время и после разрушения Западной Римской империи” на много веков “замедлила успехи образования”² . И в 1888 г. он так же считал, что “основной силой, возвышающей человеческий быт и производящей прогресс в жизни народов, является умственное развитие людей” (X. 909). Между тем существует значительная литература, посвященная доказательству материалистических истоков его мировоззрения. Основой для этого служила ссылка Чернышевского на врожденные материальные потребности человека – дышать, есть, пить, одеваться и иметь крышу над головой (VII. 241, 266; и др.). Чернышевский указывал и на другие, тоже врожденные, нравственные потребности: думать, чувствовать, желать (VII. 241, 242), стремиться к улучшению своей жизни и проявлять любознательность (X. 920), но они в литературе считались производными от материальных³ . Однако сам Чернышевский, говоря о взаимодействии этих потребностей, на первое место ставил нравственные. “Сам по себе, человек очень слаб; всю свою силу заимствует он только от знания действительной жизни и уменья пользоваться силами неразумной природы и врожденными, независимыми от человека качествами человеческой натуры” (III. 228). Врожденное стремление к улучшению жизни и врожденную любознательность он и называл двумя первыми “из основных сил, производящих прогресс” (X. 920). В жизни существует дисгармония между “устройством” природы и потребностями человека. Для ее устранения потребовалось вмешательство рассудка (V. 606, 607). Под воздействием разума природа стала постепенно подчиняться человеку, давая ему возможность, улучшая свою материальную жизнь, получить большее развитие умственных способностей, что, в свою очередь, усилит воздействие разума на природу. Этой взаимозависимости – при примате разума – исследователи не замечали. Между тем Чернышевский писал: “Всякий результат имеет свойство становиться в свою очередь действующею силою, каждое последствие бывает причиной новых последствий” (IX. 627).

В своих доказательствах  авторы работ обычно ссылались на цитирование Чернышевским слов Г. Т. Бокля: “история движется развитием знаний” и тут же сделанное им дополнение этого “верного понятия” “политико-экономическим принципом, по которому и умственное развитие, как политическое и всякое другое, зависит от обстоятельств экономической жизни”. И следовал вывод: “Развитие двигалось успехами знаний, которые преимущественно обусловливались развитием трудовой жизни и средств материального существования” (X. 441). Чернышевский сетовал, что о “материальных условиях быта, играющих едва ли не первую роль в жизни, составляющих коренную причину почти всех явлений и в других, высших сферах жизни, едва упоминается” в исторических трудах (III. 357). Есть у него замечания и о том, что “политика и промышленность шумно движутся на первом плане в истории…” (IV. 6). И это все обычно считалось доказательством примата материального над нравственным в мировоззрении Чернышевского. В действительности здесь всего лишь подчеркнута недооценка материального в жизни людей, и не более. Наука, писал он, чернорабочий, однако её трудами “живет все: и государство и семейство, и политика и промышленность; только оплодотворенные знанием стремления человека получают характер, совместный с общим и частным благом, силы человека производят полезные действия” (IV. 5, 6). Несмотря на свое скромное положение в жизни и в истории, наука творит тихо и медленно, но “творит все: создаваемое ею знание ложится в основание всех понятий и потом всей деятельности человечества, дает направление всем его стремлениям, силу всем его способностям… Пусть политика и промышленность шумно движутся на первом плане в истории, история все-таки свидетельствует, что знание – основная сила, которой подчинены и политика, и промышленность, и все остальное в человеческой жизни” (IV. 5 – 6).

В одной из главных своих  работ начала 1860-х годов “О причинах падения Рима” он показал “механизм” воздействия знаний на производственную деятельность людей. Отметив, что прогресс “основывается на умственном развитии”, “успехах и развитии знаний”, Чернышевский писал: “Приложением лучшего знания к разным сторонам практической жизни  производится прогресс… Например, развивается математика, от этого развивается и прикладная механика; от развития прикладной механики совершенствуются всякие фабрикации, мастерства и т.д. Развивается химия; от этого развивается технология; от развития технологии всякое техническое дело идет лучше прежнего. Разрабатывается историческое знание; от этого уменьшаются фальшивые понятия, мешающие людям устраивать свою общественную жизнь, и она устраивается успешнее прежнего. Наконец, всякий умственный труд развивает умственные силы человека, и.., чем больше в стране становится людей грамотных, просвещенных, тем больше становится в ней число людей, способных порядочно вести дела”, улучшается жизнь в стране. “Стало быть, – заключал он, – основная сила прогресса – наука, успехи прогресса соразмерны степени совершенства и степени распространенности знаний. Вот что такое прогресс – результат знаний” (VII. 645). Недостаток знаний, например, в вопросах сельского хозяйства, по мнению Чернышевского, был причиной отставания этого производства от промышленного (IX. 879; VII. 266, 267).

Критическая мысль, по Чернышевскому, определяет и смену политических режимов и политических направлений. Умственная история общества, говорил  он, состоит из постоянной смены, чередования  умеренно-либерального, радикального и реакционного “настроений” людей.

Июньские революционные  события 1848 г. в Париже Чернышевский объяснял господством отсталой экономической  теории – “нужно было энергическое вмешательство западных правительств в экономические отношения, а  теория отсталой экономической школы, господствовавшая в образованных классах, не допускала этого вмешательства” (V. 592). Обращаясь и к другим областям жизни, каждую из них он оценивал с  точки зрения разумности ее устройства. Словом, новое “не может утвердиться  в обществе без предварительной  теории… Нет ни одной части общественного устройства, которая утвердилась бы без теоретического объяснения” (VII. 45).

Теория, таким образом, венец  деятельности человеческого разума, сила, предопределяющая всякое изменение  в общественной жизни. В каждой новой  теории он видел не отрицание, не отвержение всего старого, но развитие его лучших, еще сохранявших свое значение сторон. В связи с этим он писал, что  “в развитии теории позднейшая школа  обыкновенно берет существенный вывод, к которому пришла прежняя школа, и развивает его, отбрасывая противоречившие ему понятия, несообразность которых не замечалась прежнею теориею” (VII. 49). Этот принцип полнее раскрывается в упомянутой “теории нарастания”.

Все успехи народной жизни  обусловливаются воздействием на нее  ума, знаний, воплощающихся в разумных теориях, “потому, – делал вывод  Чернышевский, – только просвещенный народ может работать успешно” (V. 695). Это относится и к отдельному человеку. “Без образования люди и  грубы, и бедны, и несчастны… три  качества – обширные знания, привычка мыслить и благородство чувств –  необходимы для того, чтобы человек  был образованным в полном смысле слова” (III. 311, 312). Только образованные люди могут активно и сознательно  участвовать в общественном прогрессе  и обеспечивать его. Человек, общественное сословие, класс и в целом народ, не будучи просвещенными, лишаются возможности  сознательно участвовать в истории. Это одно из главнейших положений  исторической концепции Чернышевского.

Роль закона в  истории. Наука, мысль руководят утверждением в обществе разумных и гуманных законов. Надобность в них возникла уже на заре человечества из-за недостатка “средств, предлагаемых природой для удовлетворения” всех людей, что возбуждало вражду между ними. Потребовалось “вмешательство рассудка”, вследствие чего, “с общего согласия”, были установлены “правила, определяющие отношения между людьми в разных сферах их деятельности”. Прежде всего это были “правила для государственного устройства, для отношений между частными людьми… Таким образом возникают законы политические, гражданские и уголовные”. Без этих законов, “устанавливаемых рассудком и изменяющихся сообразно с обстоятельствами, не может обойтись общество” (V. 606, 607).

Преувеличенным считал Чернышевский представление (свойственное, кстати сказать, Герцену) о силе общественного мнения, будто бы способного повлиять на исчезновение пороков и преступлений. В отличие  от закона “общественное мнение, –  писал он, – указывает только зло и средства к его искоренению”. Говорить о бессилии законов перед  нравами уместно только тогда, когда  закон направлен против симптомов  болезни. Но закон “всесилен, когда, постигнув истинную причину зла, законодатель изменяет учреждения, производящие это зло”. Всё в жизни людей, все “общественные явления зависят  от законов, управляющих обществом”. Изменяются гражданские законы, изменяются и “нравы народа”. Лишь те законы бессильны  перед нравами, “которые не изменяют гражданских учреждений” (IV. 494 – 495).

Так же и для совершенствования  экономических отношений нужны  “положительные законы”. Например, стоит  запретить питейным заведениям принимать  в залог вещи и “соблазн предаваться  пьянству… сократится”, следовательно, уменьшатся хлопоты полиции и  государственные расходы сократятся; эта мера найдет поддержку в народе. “При уменьшении развратного пьянства уменьшается число поводов к  убийству, воровству, беспорядкам, уменьшается  число поводов к семейным неприятностям  и возникающим из них делам”; предотвращаются сотни уголовных  дел (V. 612, 613).

Произвол и беспорядки, свойственные конкуренции, по мнению Чернышевского, уже “после Адама Смита” были бы прекращены, если бы этот факт общественной жизни регулировался разумным законом (V. 613). Да и в целом “система наемного труда”, говорил он, получила бы свое оформление законом. В “распределении продукта в нынешних цивилизованных обществах владычествует система  частной собственности”, писал он, хотя эта система возникла не из “соображений о полезности ее для  общества, а из факта завладения предметом”. Этот признанный со временем факт и “вошел в закон”, созданный  средним сословием. В дальнейшем же, когда будет создана теория четвертого сословия, система существующая “будет перестроена сообразно потребностям нового, простонародного элемента жизни  и мысли”, иначе “она будет отвергнута прогрессом, уже начавшим быть во вражде с нею” (IX. 339, 36).

Переходя от вопросов экономических  к государственно-политическим, Чернышевский говорил, что история еще не знала разумного правления. Упадок Испании, думал он, связан был почти исключительно с дурным управлением. Со времени Филиппа II (1556 – 1598 гг.) триста лет история этой страны “вся передается одним словом: произвол, безграничный и вместе бессильный произвол”. Он истощил силы народа, в нации была утрачена привычка трудиться (IV. 233). Только появились признаки возрождения ее, в чем убеждало Чернышевского “постепенное распространение просвещения, заметное усиление умственной деятельности в нации, столь долго дремавшей” (IV. 235).

Государственное управление, при неограниченном ли монархе или  при конституционном парламенте, должно, писал Чернышевский, основываться на разумном законодательстве. Российские императоры интересовали его именно данной стороной своей деятельности – своим законотворчеством. У  каждого из них Чернышевский находил  в этом отношении важное и разумное. Царствования Петра III и Екатерины II, Александра I и Николая I ознаменованы, писал он, “многими благодетельными для государства мерами чрезвычайной важности” (Жалованная грамота дворянству, устройство областного управления, учреждение министерств и Государственного совета, издание Свода законов); “каждый из этих правительственных актов был великим шагом вперед и принес неисчислимые блага государству… без сомнения, могущественным образом улучшавшие нашу государственную жизнь”.

Лишь одно заслуживает  упрека: все их благие деяния не затронули (отчасти за исключением Александра I и Николая I) корня, из которого “возникали почти все наши бедствия”, – крепостного  права. Что же касается Александра II, то Чернышевский не только не собирался  свергать его с трона, но вознес до небес. В сравнении с рескриптами конца 1857 г. о начале подготовки крестьянской реформы “маловажными” казались ему “все реформы и улучшения, совершенные со времен Петра… одно только дело уничтожения крепостного права благославляет времена Александра II славой, высочайшей в мире… увенчивает Александра II счастьем, каким не был увенчан еще никто из государей Европы”, ни “благороднейший… Иосиф II” в Австрии – ведь он “сделал только первый шаг к освобождению своих подданных”, ни Фридрих II в Пруссии – хотя ему “принадлежит честь многих законодательных мер”, направленных к уничтожению феодальных отношений, но довел их до конца Фридрих-Вильгельм III. В русской же истории вся эта слава принадлежит Александру II, положившему “начало величайшему из внутренних преобразований”, определив “постепенный ход (подчеркнуто мной. - В. А. ) этого преобразования до самого конца” (V. 65, 69 – 70).Чернышевский считал этот шаг Александра II “по своему величию и благотворности” сравнимым только с реформой Петра I. “С царствования Александра II начинается для России новый период, как с царствования Петра”. Начавшийся период будет так же разительно отличаться от всего предшествовавшего ему, как история страны с Петра – от прежних времен. “Новая жизнь, для нас теперь начинающаяся, будет, – восторженно писал Чернышевский, веря в открывающуюся возможность претворения в действительность своих общинно-социалистических идей, – настолько же прекраснее, благоустроеннее, блистательнее и счастливее прежней, насколько сто пятьдесят последних лет были выше XVII столетия в России” (V. 69, 70). И, выражая надежду и пожелание, заявлял: “Да совершит Александр II дело, начатое Александром I и Николаем I” (IV. 347).