Религиозная и светская культуры как типы систем социального знания

Модерн  и постмодерн как стадии культурной секуляризации. В свете нашего методологического подхода, секуляризация есть не только и, может быть, не столько «умаление» и вытеснение из общественной жизни религиозной культуры, сколько рост, развитие и утверждение в социуме светской культуры. Исследователи, изучавшие процессы социально-культурной секуляризации, зачастую связывают их с такими понятиями, как «умножение выбора», релятивизация, дезинтеграция. Мотив диверсификации, распада целого и абсолютного на множественное и относительное прослеживается в различных теориях и представлениях о секуляризационном процессе.

В научной литературе секуляризация  рассматривается в тесной связи  с другим, более общим социально-культурным процессом – модернизацией. Вместе с тем в последние десятилетия  все больше говорят о наступлении  следующей стадии культурного развития, получившей название «постмодерн». При  этом отношение последнего к секуляризации  является дискуссионным[30]. Мы, тем не менее, склонны полагать, что процессы секуляризации культуры и, с другой стороны, процессы ее модернизации-постмодернизации по ряду ключевых параметром чрезвычайно близки, и что имеются основания рассматривать их в самой тесной связи друг с другом.

В компаративном ракурсе  «культурные проекты» модерна и  постмодерна характеризуются следующими особенностями.

Модерн:

1)     Конструктивизм как искусственное создание культурных «метадискурсов» человеческого социального бытия; как отмечает Л.В. Скворцов, «культура Модерна (Нового времени) полагала объективной иерархию созданных человеком вещей, составляющих искусственный мир, и установленную социальную иерархию»[31];

2)     Унификация символов и реалий «жизненного мира», основанная на строгом «монизме», формализации и однозначности (гомогенности) их социально-когнитивных интерпретаций;

3)     «Расколдовывание» мира; согласно определению М. Вебера, под этим термином понимается «нарастающая интеллектуализация и рационализация», означающая «знание того или веру в то, что человек всегда может это (условия своей жизни –  С.Л.) узнать, как только захочет, что вообще нет таинственных и непредсказуемых сил, вмешивающихся в его жизнь, что он может –  в принципе –  путем рационального расчета овладеть всеми вещами»[32];

4)     Объективизация субъективной действительности, понимаемая как «реализация», воплощение в реальном социальном пространстве и времени разнообразных идеальных «проектов»;

5)     Субъективность, понимаемая в смысле культа человеческого разума и рациональности как последней инстанции истины и ценностей; она исходит из «индивидуалистического рационализма, не принимающего установившуюся систему метафизики и готового изменить гипотезу, если новые факты и опыт не укладываются в старую схему»[33]. 

Постмодерн:

1)     Деконструкция; как отмечает Ю.Н. Давыдов, понятие «деконструкция» является ключевым понятием идеологии постмодерна – философских течений постмодернизма[34]. Деконструкция проявляется в фальсификации и ниспровержении любых «метадискурсов» – т.е. в конечном счете, любых обобщающих и интегрирующих социальное знание структур значений, результатом чего является прогрессирующий распад культурного целого;

2)     Многозначность символов и реалий «жизненного мира», плюрализм их интерпретаций; это «культура многообразия, не имеющая единого центра и предпочтительного смысла, когда смыслы творятся по ходу действия, и все сотворенные смыслы равноправны по статусу»[35];

3)     Нарастание эзотеризма – т.н. «новая непрозрачность» («новая непросматриваемость», «новые потемки»); это связано с тем, что постмодернистская парадигма «выступает в принципе против рациональных конструкций как ограничивающих свободу человеческого «Я»[36];

4)     «Виртуализация» действительности; термином «виртуализация» в данном случае обозначается субъективное придание реалиям «жизненного мира» свойств пространственной инверсии, временной обратимости и произвольности их структурообразующих параметров;

5)     Элиминация субъекта; в основе данного процесса лежит «массовизация» сознания, приводящая к подмене личности индивидуальностью, «лицом» (Р. Гвардини) и, в конечном итоге, к растворению человеческой индивидуальности в безличном «коллективном», «бессознательном», «трансцендентном» и т.п. 

Таким образом, характерные  свойства культурных ситуаций модерна  и постмодерна позволяют видеть, что модерн в сравнении с постмодерном как бы сохраняет ряд существенных черт, присущих домодернистским (традиционным, религиозным) культурам. В то же время  он уже содержит в себе потенциальные  постмодернистские интенции, являясь, т.о., как бы промежуточной, переходной стадией от «классической» традиционной (религиозной) культуры к постмодернистской  культуре. «Парадокс модерна, – подмечает  в этой связи А. Панарин, – состоит  в том, что в социокультурном  и психологическом отношениях он питается традиционностью, требует  определенного набора традиционных добродетелей… буржуазное общество реально обязано своими успехами арсеналу дисциплинирующей добуржуазной культуры, олицетворяемой патриархальной семьей, церковью и армией»[37].

Из приведенного схематичного сопоставления модерна и постмодерна  можно видеть, что идеальному типу светской культуры, охарактеризованному  нами выше, больше соответствует именно последний. Вместе с тем традиционная религиозная культура не может сразу  перейти к постмодернистскому состоянию  – для этого требуется промежуточная  фаза, функцию которой и выполняет  модерн. В свете нашего подхода, исходящего из существования автоколебательного ритма культурного развития, который  обусловлен динамическим «пульсирующим» сочетанием интегрирующего и дифференцирующего  аттракторов, постмодерн представляется закономерной стадией развития светской культурной ситуации, идущей на смену модерну. Т.о., полный цикл смены интегрирующего и дифференцирующего аттракторов описывается триадой «религиозная культура – модерн – постмодерн».

Исходя из этого, социально-культурное развитие общества на этапе преобладающего влияния дифференцирующего аттрактора мы рассматриваем как движение от состояния традиционной культуры через культуру модерна к состоянию постмодерна, что соответствует поступательной трансформации культуры религиозного типа в культуру светского типа. Таким образом, секуляризация идет в два этапа, связанных с поступательной девальвацией и эрозией лежащих в основе культуры «больших» идеаций. Первый (модернистский) этап связан с разрушением в культуре социально-когнитивного коррелята сверхъестественного. Второй (постмодернистский) этап – разрушение социально-когнитивного коррелята священного (сакрального). 

Историческая  логика секуляризации в западной культуре. Таким образом, исходя из циклической модели социокультурной динамики Сорокина – Бранского, культурные периоды модерна и постмодерна в западной (евро-американской) цивилизационной истории могут быть представлены как две последовательные стадии единого глобального процесса культурной секуляризации. Западная культура, сформировавшая в течение последних веков своего развития «классическую» модель секуляризации, может служить примером наиболее чистой и последовательной эволюции культурной системы под действием дифференцирующего аттрактора развития. Подробный и обстоятельный анализ этого процесса является темой отдельного специального исследования по философии культуры, что выходит за рамки объема и содержания данной работы. Ниже мы дадим предельно общий и схематичный очерк, реконструирующий основные стадии этого процесса.

Традиционная  культура. «Исходная» религиозная христианская культура, доставшаяся Европе в наследство от периода Средних веков, носит, как это свойственно зрелой религиозной культуре, тотальный характер. Выражается это в следующем. По словам выдающегося российского историка-медиевиста А.Я. Гуревича, вера в Бога «являлась для средневекового человека вовсе не гипотезой, а постулатом, настоятельнейшей потребностью всего его видения мира и нравственного сознания, он был неспособен объяснить мир и ориентироваться в нем. То была – для людей средневековья – высшая истина, вокруг которой группировались все их представления и идеи, истина, с которой были соотнесены их культурные и общественные ценности, конечный регулятивный принцип всей картины мира эпохи (курсив мой – С.Л.)»[38]. По словам другого известного медиевиста, философа культуры Р. Гвардини,в этой культуре «Как в целом, так и в каждом из своих элементов он (мир) есть образ Божий. Ранг и ценность всякого сущего определяются той степенью, в которой оно отображает Бога. Различные области сущего соотнесены между собой и образуют порядок бытия: неживого, растительного, животного. В человеке и его жизни вновь собрана вся вселенная, чтобы развернуть новый порядок: порядок микрокосма во всей полноте его ступеней и значимостей»[39].

Складывающаяся под действием  этого идеала система социального  знания формировала такой мир, который  «был невелик, понятен и удобно обозреваем»  до такой степени, что «приятно и  легко было оглядывать и воспроизводить его в целом – весь без остатка»[40]. Такая система социального знания, соответствующая классическому средневековому и шире – традиционно-религиозному культурному космосу, являет собой пример наиболее чистого и типичного символического универсума с его моноцентризмом, культурным моностилизмом и единым для всего социума интегративным идеалом.

Данная социально-когнитивная  система определяла жизненную ситуацию западноевропейской цивилизации в  течение почти десяти веков (с  YI по XIY вв. включительно). Затем по причинам, анализ которых не входит в задачи данного исследования, эта целостная, религиозная в основе своей, культура вступает в период радикальных трансформаций и в качестве системообразующего фактора социума постепенно уступает место культуре нового типа – светской культуре, достигшей зрелости в период модерна.

Культура  модерна. «Исторически начало модерна обыкновенно отождествляется с индустриальной революцией (вычленение экономической системы), возникновением (или вычленением) буржуазно-демократического государства, с буржуазным Просвещением и началом естественных наук, характерных для Нового времени»[41]. Однако в основе модернизации лежит фундаментальный сдвиг в структурах «жизненного мира» культурной системы, который начался несколькими столетиями раньше. В результате этого сдвига, как  пишет З. Бауман,  «примерно к концу XYI в. в Западной Европе… гармоничная и целостная картина мира начала рушиться (в Англии данный процесс пришелся на период после правления Елизаветы I). Поскольку число людей, не вписывающихся четко ни в одну из установленных ячеек «божественной цепочки бытия» (а следовательно, и объем тех усилий, которые предпринимались, чтобы отнести их к строго определенным, тщательно оберегаемым позициям), резко возрастало, поскольку, естественно, ускорились темпы законодательной деятельности, в частности были приняты кодексы, регулирующие даже те сферы жизни, которые с незапамятных времен были предоставлены себе самим (курсив мой – С.Л.); кроме того, были созданы специальные органы для надзора, присмотра и защиты правил, для предупреждения нарушений и обезвреживания преступников. Социальные различия и неравенство стали предметом анализа, преднамеренного планирования и целеполагания и, наконец, осознанных, организованных и специализированных усилий (курсив мой – С.Л.)»[42].

Здесь мы видим ряд узловых  моментов принципиальной трансформации  «жизненного мира» западноевропейской культуры, заключающихся в появлении качественно новых для культуры религиозного типа зон релевантности. Как образно выразился в данной связи П. Бергер, в процессе этой трансформации «обнажился скрытый костяк «общества», и взору явился особый мир мотивов и сил, не поддающийся объяснению в рамках официальной интерпретации социальной реальности»[43]. В качестве этих мотивов и сил выступили светские (мирские) реалии, как-то: новые социальные категории людей, усложнившаяся система социальных различий и неравенства и соответствующие всему этому новые правоотношения и т.д.. Данные аспекты социальной действительности не вписывались в рамки категорий традиционной религиозной культуры, но при этом настоятельно требовали осмысления, срочной «эмиссии значений», которая покрыла бы концептуальный дефицит наличного социального знания. Все эти реалии, до того обретавшиеся в границах зоны относительной или даже полной иррелевантности средневековых культурных универсумов и не представлявшие в глазах общества самостоятельной «реальности-ценности», вдруг обретают для него первостепенную жизненную значимость. Они властно вторгаются в доселе незыблемую иерархию смысловых значений и начинают угрожать самому существованию культурного космоса цивилизации, сформированного реалиями «жизненного мира» средневековья.

Осмысление и легитимизация  новых предметно-объектных аспектов с позиций сакрального ядра культуры с целью их интеграции в традиционный символический универсум какое-то время дают «линейный эффект». Новые  реалии  более или менее успешно инкорпорируются в старый «жизненный мир». Однако наступает момент, когда новое вино рвет старые мехи. Промежуточные смысловые подуниверсумы – юридический, политический, гуманитарный, естественнонаучный и др., разрастаясь за счет все новых и новых легитимаций, постепенно обретают автономию. Они уже ни объективно, ни субъективно не вмещаются в «жизненный мир» средневекового человека, который был «не только очень тесен, но и очень однообразен, несмотря на кажущуюся пестроту»[44]. И с этого момента развитие всей системы социального знания сворачивает на другой путь, обретая нелинейный, с позиций традиционного универсума, характер.   

Главное отличие новой  эволюционной стадии развития культуры от ее развития в предыдущей фазе цикла  состоит в принципиальной диверсификации социально-когнитивного (смыслового) ядра культуры. Именно это свойство Юрген Хабермас вслед за М. Вебером считает определяющей чертой модерна:

«По Веберу, культурный модерн характеризуется тем, что выраженный в религиозных и метафизических образах мира субстанциональный  разум разделился на три момента, которые только формально (путем аргументативного обоснования) могут быть удержаны вместе (курсив мой – С.Л.). Поскольку образы мира распались и традиционные проблемы могли теперь трактоваться лишь под специфическим углом зрения истинности, нормативной правильности, аутентичности (или красоты), то есть могли обсуждаться как вопросы познания, справедливости и вкуса, Новое время пришло к вычленению ценностных сфер науки, морали и искусства»[45]. 

Это разделение единого и  целостного ядра первоначальной универсной культуры на три автономных и взаимно  «непрозрачных», хотя по инерции еще  сохраняющих стилевое единство символических  подуниверсума, было окончательно оформлено  и зафиксировано (легитимизировано) в философии Просвещения. Оно  положило начало необратимому процессу дальнейшего качественного дробления  культурного пространства. Однако в  течение еще, по крайней мере, двух веков в Европе действие нового (светского) аттрактора культурной эволюции уравновешивается противодействием старого (религиозного) аттрактора. Это проявляется не только на внешнем, поверхностном уровне в  форме сохранения авторитета и формального  приоритета религии во всех основных сферах человеческой жизни, но и на внутреннем уровне подспудных социально-культурных процессов. Как справедливо отмечает в этой связи А.С. Панарин, «модерн  воевал с религиозной верой, но его  кумиры – прогресс, равенство, свобода  – сами по себе свидетельствовали  о превращенных формах религиозной  веры и религиозного вдохновения»[46].