Деятельность Евгения Петрова в журнале «Огонек» в 1939-1942 гг.

После смерти своего соавтора и близкого друга  Ильи Ильфа, Петров был вынужден заново искать свое творческое «я». Осенью 1939 г. военным корреспондентом он едет в Западную Украину и заодно редактирует там журнал «Крокодил на Западной Украине». В 1940 г. едет на финский фронт.

Он стал редактором журнала «Огонек» и, как  вспоминают о нем современники, со страстью менял облик этого еженедельника  и заводил в нем сатирические отделы, но Ильф все время будто  бы был с ним. А. Раскин рассказывает: «Ильф обычно говорил», «Ильф поступал так», «Ильфа это всегда возмущало», «Ильф это очень любил», - таковы были любимые фразы Петрова. Ощущение всегда было такое, будто Ильф куда-то надолго уехал, или болен, или спит в соседней комнате»[1].

Потом началась война. Евгений Петров мог бы и не бывать на фронте, не становиться  военным корреспондентом. Как пишет в своей статье О Петрове Тыртышный: «Мало ли известных деятелей советской культуры провели войну в Средней Азии? Петров тоже мог. Положение позволяло. Но кому позволяло, а кого – обязывало»[2]. И Валентин Катаев, старший брат Евгения, и сам Евгений Петров посчитали необходимым для себя не описывать героические подвиги советских людей из далекого тыла - встречаться с войной лицом к лицу. Конечно, положение военного корреспондента было намного привилегированней, чем солдата или даже офицера любого рода войск. Но это не мешало корреспондентам гибнуть, как и прочим смертным.

В марте 1941 г. Е. Петров, в качестве корреспондента «Известий» на международной ярмарке в Лейпциге, побывал в фашистской Германии, но очерк об этой поездке был опубликован уже в дни войны. В июне 1941 г. с американским писателем Эрскином Колдуэллом Петров отправился в поездку по Советскому Союзу. День 22 июня застал его в Тбилиси.

С первых же дней войны Е. Петров стал корреспондентом Совинформбюро. Совинформбюро занималось распространением информации за границей. Телеграфные корреспонденции Е. Петрова шли в Америку. Хорошо знавший Америку, умевший говорить с рядовыми американцами, в годы войны он немало сделал, чтобы рассказать американским трудящимся правду о Советском Союзе, чтобы донести до них правду о героическом подвиге советского народа. Его фронтовые очерки появлялись в «Известиях», «Правде», «Огоньке», «Красной звезде»[3].

Осенью 1941 г. это были очерки о защитниках Москвы. Евгений Петров бывал на передовой, ездил в освобожденные села, когда там еще дымились пепелища, разговаривал с пленными, стараясь понять, что движет этими, потерявшими человеческий облик, людьми.

И. Эренбург рассказывал, как Е. Петров вернулся однажды контуженным из-под Малоярославца. Его тогда ударило воздушной волной, у него болела грудь, он едва держался на ногах. Он жаждал скорее добраться до гостиницы и залезть в горячую воду. Ему казалось, что это облегчит боль. Но в гостинице «Москва», где жил тогда Петров, в тот день не было света, не было воды, не работал лифт. С огромным трудом взобрался он по лестнице, едва дошел до комнаты, свалился и не мог даже никому сообщить, что ему плохо. У него не было сил позвонить и кого-нибудь к себе позвать. А как только Петров пришел в себя, первое, что он сделал, - взял машинку и начал писать статью для газеты[4].

Когда немцев отогнали от Москвы, Е. Петров отправился на Карельский фронт. Самые ожесточенные бои шли на юге - он стремился попасть на юг.

Е. Петров понимал, что война - трудное и долгое дело. Много ездивший, видевший, он правильно оценивал силу гитлеровской армии, отлично вооруженной и опьяненной легкими предшествующими успехами. Но он знал, что победа советского народа неизбежна. Он верил в победу, «потому что в самые трудные дни был там, где делалось это самое трудное дело - военная победа, видел людей, делавших ее»[5], и понимание рождающейся победы стремился передать читателям.

Горечь и боль за поруганную землю  сочетались в фронтовых корреспонденциях Е. Петрова с нежным любовным отношением к нашим людям, чьи прекрасные героические черты раскрывались на полях сражений. «Птенчики» майора Зайцева[6], храбрая пулеметчица и дисциплинированный солдат Катя Новикова[7], капитан Ерошенко, проводящий свой корабль к Севастополю под тучей бомбардировщиков[8], командиры и комиссары, генералы и солдаты, защитники Москвы и Севастополя - все эти портреты, бегло намеченные в кратких фронтовых зарисовках, создавали обобщенный образ мужественного советского человека, с оружием в руках защищающего родину от врага.

Е. Петров наблюдал войну не только глазами патриота и гражданина, он наблюдал ее и глазами художника. От его острого взгляда не ускользал и быт войны, ее пейзажи, ее запахи и звуки, тот своеобразный отпечаток, какой накладывала она на лица людей: «В простой бревенчатой избе, под  образами,  совсем  как  на  знаменитойкартине «Военный совет в Филях», сидят три советских генерала  -  пехотный, артиллерийский и танковый»,[9] «Сейчас  ночь,  но пишешь при дневном свете. Землянка  обита  внутри  фанерой.  Горит  железная печка, в которую надо беспрерывно днем и  ночью  подкладывать  дрова,  иначе станет холодно. За маленьким  окошком  косо  летит  снег».[10] Он считал, что все это важно, все это элементы будущей великой эпопеи, которую напишет когда-нибудь новый Лев Толстой.

В лучших традициях русской классической литературы о войне написан очерк  «Май на мурманском направлении»[11] об одной из заполярных зенитных батарей. Не с тревоги, не с боевого сражения начинается очерк о героической батарее, а с тех напряженных минут затишья между двумя схватками, когда батарея настороже, но люди занимаются мирным делом: читают газету, чинят прохудившиеся рабочие брюки, мечтают о доме или играют с прижившимися на батарее животными. Изображение животных на батарее придает заполярным очеркам Петрова какую-то особую человечность и теплоту. А с мягким юмором обрисованное писателем поведение животных во время боя только подчеркивает и оттеняет спокойное, деловое мужество людей, которым посвящен очерк.

В отличие от многих других произведений, опубликованных Петровым в «Огоньке», его очерки рисуют живую  картину происходящего со всеми  неприглядными сторонами и ужасами. Он не нагнетает атмосферу, но и не закрывает глаза на то, что происходит вокруг: «Уже несколько дней я нахожусь на  самом  оживленном  участке  Западного фронта. Слово «фронт», которое в первый  месяц войны употреблялось лишь условно, сейчас стало реальностью. Здесь многое  напоминает  первую  мировую войну - окопы, колючая проволока,  известная стабильность.  Но  эта война неизмеримо страшнее, упорнее, кровопролитнее»[12]. Его очерки очень образны, в чувствуется неравнодушие автора к происходящему.

Евгений Петров не мог остаться в стороне, не мог писать по-другому, все-таки в первую очередь он писатель, поэтому одна из главных задач, которая  стояла перед ним – не просто описать происходящее на его глазах, но рассказать об этом так, чтобы каждый почувствовал себя очевидцем: «С идиотической  методичностью она бьет по пустому месту. Потом я замечаю под ногами множество маленьких и больших,  светящихся  холодным  голубоватым светом крупинок. Как будто кто-то прошел впереди с мешком,  из которого  понемногу сыпался на землю этот волшебный, непотухающий  огонь.  И я не  сразу могу сообразить, что это просто  гнилушки,  которые собрала в лесу  заботливая интендантская рука и провела светящиеся дорожки между палатками»[13].

Евгений Петров был очень наблюдательным, он всегда все подмечал, в его памяти держались образы сотен увиденных картин, это едва ли не самое важное умение писателя и журналиста. От его  взгляда ничего не ускользало. Евгений Кригер однажды ехал с ним всю ночь через лес:  «Там блуждали  остатки  какой-то немецкой  дивизии и всюду  были напиханы мины, и мне казалось, что Петров страшно устал и  спит всю дорогу и не  видит  страшного  и  прекрасного  зимнего  леса,  а  наутро  в  какой-то батальонной  штабной,  избе,  исхлестанной  снарядами,  он  сам  вдруг  стал рассказывать о ночном лесе, да так, что такого леса не видел ни я, ни тысячи людей,  прошедших  через него  в том бою»[14]. Но конечно, кроме ужасов войны в его очерках было место и подвигу. Так один из очерков посвящен генералу Коневу, выдающемуся военачальнику Великой Отечественной Войны: «Это  был  штаб  соединения  генерала Конева, человека, о котором сейчас много говорят на фронте. Он ведет с  немцами  непрерывные  дневные  и  ночные  бои  и  понемногу вытесняет их с нашей территории. За десять  -  двенадцать  дней  он  прорвал несколько укрепленных немецких линий и взял  большое  количество  трофеев  и пленных»[15]. Вообще картины русской природы, леса, снега играют большую роль в очерках Е. Петрова, природа у него – не просто пейзаж, но живой организм, который тоже умеет чувствовать, который понимает ужас войны, по своему переживает его и даже сопротивляется ему: «Природа  сопротивляется  войне.  Подпиленное  и  сваленное  на   дорогу громадное дерево лежит, как гладиатор, который  под  ударом  врага  упал  на

руки, но еще  надеется подняться»[16] . Природа замирает в ожидании боя, как замирают люди: «Мы ехали по лесной  дороге  ночью,  в  полной  тишине.  В  белом  свете автомобильных фар лес  выглядел,  как  оперная  декорация,  очень  странная, потому что мы никогда не видим оперных декораций без музыки. А  сейчас  была тишина. Очень странная тишина, потому что мы ехали  в  прифронтовой  полосе». [17]

Последние страницы Евгения Петрова, исполненные сознания близящегося  перелома в войне, были продиктованы событиями севастопольской обороны. Этим ощущением пропитан один из последних его очерков «Севастополь держится». [18] 
Он рвался в Севастополь с настойчивостью одержимого. Город был блокирован с воздуха и моря. Не было ни клочка земли, который не обстреливался бы или не бомбился. Туда ходили советские корабли, доставляя боеприпасы и вывозя раненых, но каждый из таких походов был героической операцией. Как раз в те дни, когда Е. Петров добился командировки в Краснодар, рассчитывая оттуда попасть в Севастополь, погибло несколько кораблей, прорывавших блокаду. Военное командование упорно отказывало Е. Петрову в поездке в Севастополь. Он побывал в Новороссийске. Видел корабли, прорвавшие блокаду. «Информация от уцелевших людей, полученная на палубе корабля, трубы и надстройки которого были продырявлены осколками, а стволы зениток покрыты обгоревшей краской, - эти живые и образные рассказы, которые отбили бы охоту у многих поглядеть своими глазами на «прорыв блокады», еще больше укрепили желание Евгения Петровича во что бы то ни стало попасть в Севастополь», - рассказывает адмирал И. С. Исаков[19]. И он добился своего.

Крейсер «Ташкент», на котором находился  Петров, вышел из Новороссийска 26 июня 1942 г. Он был тяжело нагружен боеприпасами, продовольствием для Севастополя, вез бойцов пополнения. Трасса «блокадопрорывателей» лежала перед немецкой авиацией, как на ладони. Крейсер, шедший впереди «Ташкента», был разбит. Среди обломков и пятен мазута держались на воде немногие уцелевшие люди, и фашистские летчики расстреливали их из пулеметов. «Ташкент» с боями прорвался к Севастополю. «Ташкент» - новейшее по тому времени судно - был выкрашен не в традиционный на флоте сероватый «шаровый» цвет, а в голубой. Охотившиеся за ним фашисты так и называли «Ташкент» «голубым крейсером»[20].

По рассказам очевидцев, всё это время Евгений Петров не покидал командирского мостика, был рядом с Ерошенко. Потом он напишет в неоконченном очерке «Прорыв блокады»:

«С  той минуты, когда началось сражение, рулевой, высокий голубоглазый красавец, стал заполнять свои обязанности  с особым проворством. Он быстро поворачивал  рулевое колесо. Корабль, содрогаясь всем корпусом, отворачивал, проходила  та самая секунда, которая кажется  людям вечностью, и справа, или  слева, или спереди по носу, или  за кормой в нашей струе поднимался из моря грязновато-белый столб воды и осколков»[21].

«Ташкент» сражался, и каждый на нём, совершая свой долг, думал о том, что рядом гибнут товарищи с «Безупречного». Думал об этом и командир. Евгений  Петров спросил его, нельзя ли что-нибудь пpeдпринять. «Остановимся - будет то же, что и с «Безупречным», - ответил тот, стиснув челюсти. Но всё же сделал запрос по радио. Запрос о разрешении вернуться сюда с наступлением темноты. Ответ командования флотом был лаконичен: «Следовать по назначению…»[22].

Смолка  говорит, что после гибели «Безупречного» Евгений Петров не потерял присутствия  духа, но словно бы потускнел и будто  не обращал внимания на беспрерывные атаки «юнкерсов». Безучастным остался он и тогда, говорит Смолка, когда торпеды, выпущенные итальянскими катерами, прочертили след буквально перед носом эсминца - словно бы косяк рыб пронёсся. Лицо его вновь оживилось, стало энергичным, сосредоточенным, когда открылась вдруг в быстро спустившейся ночи картина осаждённого Севастополя.

Вскоре Евгений Петров запишет: «И вот, наконец, мы увидели в лунном свете кусок скалистой земли, о которой с гордостью и  состраданием думала сейчас вся наша советская земля. Я знал, как невелик  севастопольский участок фронта, но у меня сжалось сердце, когда  я увидел его с моря. Таким он казался маленьким… Его можно  охватить глазами, не поворачивая головы»[23].

26 июня в 23 часа 15 минут «Ташкент»  вошёл в Камышевую бухту и пришвартовался к сделанному наспех причалу. Евгений Петров некоторое время стоял на мостике, вглядываясь в огненное полукольцо, сжимавшееся вокруг небольшого участка берега. Потом включился в общую работу.

Вся огромная разгрузка и погрузка длилась два часа - летняя ночь коротка. Работали в полной темноте, но в бухту, где стоял корабль, все же попадали немецкие снаряды.

В два часа ночи 27 июня «Ташкент», перегруженный  сверх всяких норм, задним ходом  стал выбираться из Камышевой бухты. Мы знали, что незамеченными нам не проскочить. Как сказал командир корабля Василий Николаевич Ерошенко, всё будет «по расписанию». И точно. Часов в пять появилась «рама» - разведовательный самолёт. Покрутилась над нами и скрылась. А вскоре пожаловали и «юнкерсы». Они шли цепочкой с равными интервалами.

На обратном пути, рассказывает Исаков, «Ташкент» непрерывно атаковали, последовательно  сменяясь, несколько вражеских эскадрилий. Они сбросили над кораблем 336 крупных  бомб. Евгений Петров работал, как  и все на корабле, не покладая рук, то в аварийной команде, то санитаром (две тысячи раненых из Севастополя - это был основной груз корабля). Весь в пробоинах, полузатопленный, с поврежденными машинами, «Ташкент» медленно приближался к своим. Суда, вышедшие навстречу, снимали раненых. Петров отказался покинуть корабль. На нем он и прибыл в Новороссийск[24].