Якобинская диктатура (внутриполитический аспект)

Политика якобинцев в области государственного строительства носила двойственный, противоречивый характер. С одной стороны, создание сильного централизованного управления было необходимо для успешной борьбы с роялистско - жирондистской контрреволюцией. С другой, декреты 19 вандемьера и 14 фримера ограничивали права коммун, секций и народных обществ, сдерживая тем самым дальнейший рост политической активности и усложняя взаимоотношения между якобинской властью и парижскими санкюлотами /3,4/.

По мере того, как обострялась гражданская война и ухудшалось положение на фронтах, усиливалась и кампания за проведение террора. 12 августа 1793 г. в Конвент явилась депутация комиссаров первичных собраний, прибывших в Париж на празднование дня 10 августа и Робеспьер в своем выступлении потребовал усиления террора, одновременно подверг критике Революционный трибунал, который он винил в «медлительности» /1, с.146/. Чтобы ускорить деятельность трибунала, Конвент декретом от 5 сентября разделил его на 4 секции, с равными правами для каждой и заседающие параллельно, увеличил число судей до 16, а присяжных - до 60 /2, с.266/.

На этом заседании Конвент уполномочил революционные комитеты секций «приступить немедленно к аресту всех подозрительных» /13, с.336/. 17 сентября 1793 г. Конвент принял закон, на основании которого было совершенно подавляющее большинство арестов той эпохи,- Закон о подозрительных (Loi de suspects) /10/. Он предписывал брать под арест и содержать в тюрьме (за их собственный счет), вплоть до заключения мира, всех лиц, признанных «подозрительными» /10, с.336/. Ими объявлялись: «1.Те, которые своим поведением, либо своими связями, либо своими речами или сочинениями проявляют себя сторонниками тирании, федерализма и врагами свободы», а также эмигранты и их родственники, те лица, которым было отказано в выдаче сертификата цивизма и др. /10, с.357/.

Не меньший террористический пыл проявляла и Парижская коммуна. 11 октября её Генеральный совет принял предложенный Шометтом перечень признаков, по которым можно было узнать всех подозрительных, в число которых входили не только люди, выступающие против, но и проявляющие своё равнодушие /14, с.337/. 8 октября Конвент обязал соответствующие органы вручать арестованным копии протоколов с указанием причин их ареста /14, с.337/. Это вызвало бурный протест, так как нередко меры, принятые против преступников основывались на предубеждении, и не существовало письменных доказательств их виновности. В итоге, 18 октября 1793 г. было разрешено заключение в тюрьму даже без формулировки причин ареста /1, с.148/. Революционные комитеты на местах яро взялись за исполнение всех предписаний. Тюрьмы стали заполняться «подозрительными». В Париже число заключенных возросло с 1417 на 1 августа 1793 г. до 4525 на 21 декабря того же года. (см. Приложение В). По таблице можно сделать вывод, что 85 %принадлежали к бывшему третьему сословию, в том числе около 60 % казнённых составляли рабочие, крестьяне, ремесленники. Эти данные свидетельствуют о серьёзных перегибах в проведении политики террора, его антифеодальной направленности и буржуазном характере.

Громкие дела следовали одно за другим. 14-15 октября 1793 г. состоялся процесс Марии-Антуанетты, уже на следующий день её казнили /14, с.338/. Шометт требовал восстановления контроля Коммуны над деятельностью революционных комитетов секций, видя в этом гарантию того, что террор будет применяться только против действительных контрреволюционеров /14, с.338/ Однако Шометт добился лишь того, что 17 декабря клуб кордельеров объявил его намерения «антигражданскими и опасными» и вычеркнул его имя из списка своих членов /14, с.341/. В начале революции иностранцы были в почете, правда среди них оказались и подозрительные дельцы, и явные вражеские агенты. Это оправдывало меры предосторожности по отношению к иностранцам, но в этом деле ни Якобинский клуб, ни Конвент не удержались в разумных рамках.

сентября 1793 г. Конвент принял закон, направленный против уроженцев враждебных государств. В дальнейшем меры против иностранцев ужесточились, /14, с.341/ и 16 октября 1793 г. Конвент декретирует арест всех иностранцев, даже репутация которых в прошлом представлялась безупречной /14, с.341/. Система революционного правосудия, которая нашла своё отражение в законах о подозрительных, исходила, во-первых, из того, что наказывать следует не только тех, кто являлся врагами революции, но и тех, кто в силу своей темноты и несознательности проявлял безразличие к ней, во-вторых, предполагала арест тех, кто не совершал преступлений, но казался «подозрительными», в-третьих, эта система в законе от 22 прериаля

II г. отвергла обычные формы  судопроизводства; не нужно было  вызывать свидетелей, предъявлять  уличающих документов, назначать  защитников. Мерило для вынесения приговора являлась «совесть присяжных» /14, с.341/.

Естественно, такая позиция открывала простор для произвола, необоснованных арестов, злоупотреблений и проведении скандальных расправ. Именно по этой причине тюрьмы оказались забитыми не столь дворянами, столько народом. Худшие проявления террора носили «неофициальный характер», т.е. осуществлялись по личной инициативе фанатиков и головорезов, сводивших личные счеты. Вскоре кровавая волна террора накрыла и тех, кто занимал в прошлом высокие посты. Естественно, что в ходе террора усилилась эмиграция. Подсчитано, что из Франции бежали около 129 тыс. человек, около 40 тыс. погибли в дни террора /1, с.148/. Большинство казней происходило в мятежных городах и департаментах, например в Вандее и Лионе. Таким образом, гибкое законодательство давало возможности произволу и насилию.

В итоге, ограничения демократии и оружие террора применялись не только для подавления дворянско-буржуазной реакции (что было необходимо), но и для обуздания радикальных плебейских элементов. Террор принял огульный характер и сопровождался перегибами и крайностями, которые ещё больше компрометировали режим в глазах народа. А.З.Манфред отстаивал позицию, что террор являлся единственной попыткой достичь кратчайшим путём мир справедливости и счастья /13, с.156/. Е.Б. Черняк писал, что из средства защиты революции террор стал для правящей группировки орудием удержания власти /1, с.149/. Как известно, «классическая» историография рассматривает его как реакцию на то, что вся Европа объединилась против революционной Франции, на деморализацию армии, пустую казну /1, с.149/.

В современной историографии существует две точки зрения на появление и сущность «организованного террора». В 2000 г. А.В. Чудинов формирует свою позицию. Он трактует период революционного правления как «попытку создать идеальное общество в соответствии с принципами одной из просветительских теорий» /1, с.145/. Он полагает, что якобинцы видели своим учителем Ж.Ж.Руссо, который дал развернутое обоснование проекту государства-левиафана, подчинявшего все без исключения стороны жизни и каждого гражданина /1, с.145/. П. Генифе в своей книге «Политика террора» понимает террор как насилие, применяемое для намеренного устрашения, по большей части, осмысленное, запланированное, а не стихийное. Он подчёркивает значение террора как средства борьбы за власть, в якобинский период уже окончательно потерявшую легальное основание /1, с.145/. Таким образом, в основе первого подхода лежит идеологическая утопия, а вторая концепция рассматривает Робеспьера как прагматичного политика. Я считаю, что применение террора как крайней меры истекало из углубления кризиса в стране, сложившихся обстоятельств.

.3 Введение революционного  календаря. Дехристианизация населения

В течение 1793 года в период якобинской диктатуры обострилась борьба с католической церковью как оплотом реакции. По всей Франции осенью 1793 года проводилась «дехристианизация». Священников заставляли отказываться от сана, закрывали церкви, все религиозные символы подлежали уничтожению. Коммуна Парижа в ноябре 1793 года запретила католическое богослужение /14, с.342/. Такие праздники, как праздник Федерации 14 июля 1793 г., праздник Единства и Неделимости республики 10 августа 1793 г. постепенно подготавливали к возможности существования гражданских, не связанных с религиозным культом праздников /14, с.343/. Сначала тон задавали эбертисты, они отвергали христианскую доктрину и заменили ее культом Разума, ввели вместо григорианского календаря новый, республиканский, в котором месяцы именовались по сезонным явлениям и делились на три «декады» /14, с.343/. Он представлял собой попытку дехристианизации повседневной жизни. Он упразднял церковные и прочие праздники и заменял их празднованием десятого дня, носившим чисто светский характер.

Фуше провозгласил лозунг: «Смерть - есть вечный сон», оправдывая тем самым насилие /14, с.344/. Данный лозунг приобрёл большую известность, а следовательно, отвергалась идея о загробной жизни. 2 ноября была изъята вся церковная утварь из церквей и храмов и отдана Конвенту /14, с.344/. 23 ноября Генеральный совет Коммуны официально постановил закрыть все церкви /14, с.334/. В Париже, как и в других городах, начались уличные шествия, участники которых, с крестами в руках, пародировали церковные обряды и в бойких куплетах высмеивали духовенство. Революционный комитет секции Соединения принес совету кресты, чаши и прочую церковную утварь. Народное общество секции музея с гордостью докладывало о сожжении Библий и других церковных книг /14, с.344/.

Дехристианизация вызвала массовый протест крестьян. Робеспьер по государственному мудро выступил против неё, за свободу культов, при строгом пресечении всяких попыток контрреволюционной деятельности со стороны духовенства /14, с.344/. Он свалил всю ответственность за насилия над католическим культом на эбертистов. Правда, они обвинялись не в том, что действительно представляло их «вину» перед буржуазией, не в том, что они требовали раздробления крупных поместий, наделения неимущих собственностью, а в атеизме и безнравственности /14, с.345/. Робеспьер занял в этом вопросе типично буржуазную позицию, что религия нужна для народа, чтобы составить утешение для несчастных и угнетенных /14, с.346/. 16 фримера (6 декабря 1793 г.) Конвент принял декрет о свободе культов /14, с.346/. Коммуна встала на путь отказа от насильственного искоренения от католического культа.

Таким образом, сам ход событий отодвинул на задний план разногласия по религиозным вопросам, которые ранее разделяли эбертистов и Коммуну Парижа с правительственными комитетами. Зато обострялись и становились всё более непримиримыми разногласия между ними по вопросам социально-экономической политики, что вылилось впоследствии в раскол в рядах якобинцев.

3. БОРЬБА ВНУТРИ ЯКОБИНСКОГО  ПРАВИТЕЛЬСТВА

.1 Левые якобинцы

Первых побед на фронтах было достаточно, чтобы внутренние противоречия якобинцев всплыли наружу. Якобинское правительство, расчистив путь развитию буржуазных отношений, в то же время установило систему максимума и реквизиции, вмешивалось в сферу экономических интересов буржуазии и ограничивало стремление её элементов к наживе, однако, поскольку государственное вмешательство ограничивалось сферой распределения, не затрагивая сферы производства, репрессивная и ограничительная политика не могла ослабить экономической мощи буржуазии /13, с.167/. Но, созданный якобинцами революционный режим, буржуазия и зажиточные слои деревни терпели только как вынужденный и временный. По мере улучшения состояния на фронтах они все более решительно выступали против него.

В то же время политика якобинского правительства, хотя оно и опиралось на поддержку плебейства, не удовлетворяла и не могла удовлетворить всех требований плебейства. Хотя закон о максимуме и карательные меры против спекуляции давали санкюлотам какую-то возможность поддержания минимального жизненного уровня, но вся социально-экономическая политика якобинцев мало что меняла в положении плебейства. Они не действовали так, чтобы прочно привлечь к себе бедноту города и деревни, обеспечить себе устойчивую поддержку этих общественных групп, что было возможно лишь при твердой и последовательной защите их интересов.

Непосредственными представителями плебейства городов и сельской бедноты стали левые якобинцы, которых возглавляли Шометт, Паш, Гужон, Бушотт. Шометт и Паш как руководители Коммуны Парижа энергично изыскивали средства преодоления продовольственного кризиса, для чего ввели карточки на хлеб /13, с.168/. Они настаивали на точном выполнении закона о максимуме, на суровых репрессиях против его нарушителей и на борьбе против спекулянтов /13, с.168/. Шометт понимал, что на смену феодальному гнету и кабале приходит буржуазное угнетение, поэтому пытался направить диктатуру против буржуазии. Конвент усилил налогообложение богатых, что привело к всплеску недовольства против левых якобинцев. Шометт был врагом церкви. В качестве руководителя Коммуны он был одним из организаторов дехристианизации. Робеспьер, официально не поддерживающий ее, резко осудил Шометта за сопротивление свободе культов /14, с.346/. Таким образом, нежелание углублять революцию в интересах беднейших слоев населения привело к отстранению якобинцами левых.

3.2 Дантонисты

Война и порождённые ею условия создавали вопреки ограничительным мероприятиям якобинцев благоприятную питательную среду для обогащения ловких, предприимчивых дельцов и быстрого роста спекулятивной буржуазии. Буржуазия и зажиточные слои деревни оказывали сопротивление внутренней политике революционного правительства, обходя закон о максимуме и придав спекуляции нелегальный характер.

Некоторые элементы в рядах якобинцев занимались хищением и личным обогащением. Так, Фрерон и Баррас присвоили себе 800 тысяч ливров казенных денег /13, с.174/. Сопротивление их возрастало. Притягательной силой для оппозиционно настроенных элементов стал Дантон, являвшийся наряду с Робеспьером, одним из крупнейших фигур революции. В социальной политике он отвергал «крайности», был связан с быстро растущей молодой буржуазией /13, с.175/. Камилл Демулен, Фабр д'Эглантин, Филиппо, Лежандр, Делоне и другие видные члены Конвента и Якобинского клуба примкнули к нему. С осени 1793 года дантонисты выступили как сторонники политики умеренности, они требовали возврата к конституционному порядку, отказа от политики террора, смягчения всей репрессивной политики правительства /13, с.175/.

С течением времени «снисходительные», как их стали называть, становились все смелее и начали выступать против левых якобинцев и эбертистов, но уже вскоре подвергли осуждению всю систему революционной диктатуры /13, с.176/. В их рядах было много людей, которые использовали свое служебное положение в корыстных целях, хищения, взяточничество, казнокрадство были достаточно широко распространены среди депутатов и политических деятелей, составлявших окружение Дантона. Новая буржуазия нашла в лице дантонистов свое политическое представительство и составляла серьезное противостояние Робеспьеру.