Технология изготовления шкатулки в технике филигрань

С XIX в. изделия из филиграни  уже выпускались фабриками в  больших количествах. Они разнообразны и по назначению и по ассортименту; дорогая посуда, церковная утварь, принадлежности туалета. Технологические приемы достигают высокого совершенства. Расцветает рельефная ажурная филигрань, появляется просвечивающая (оконная) эмаль. Но постепенно исчезает сочность, для многих вещей становится характерной манерность.

За последние годы обостренный интерес к древнерусской мелкой пластике, рельефным резным изображениям из камня, кости и дерева вызвал появление нескольких глубоких, серьезных исследований советских искусствоведов на эту тему. Однако эти исследования содержат разногласия по вопросам атрибуции разными авторами ряда памятников. Для определения места их производства исследователям приходится основываться исключительно на особенностях иконографии, стиля, палеографии, технологии, так как нет ни документальных данных, ни надписей на самих предметах, связывающих их с местом, где они были созданы, и которые могли бы служить вехами для определения сходных памятников. Небольшого размера легкие образки, несомненно, могли перевозиться из одного художественного центра в другой, и местонахождение их в ризнице какого-либо монастыря или в собрании музея какого-либо города не может служить безоговорочным основанием для утверждения, что именно там этот образок был выполнен. Еще сложнее обстоит дело с атрибуцией серебряных оправ, которые вполне могли быть сделаны не одновременно с образком или в другом центре. Среди предметов, не поддающихся пока точному определению, нельзя не отметить крест-мощевик, серебряная оборотная сторона которого украшена красивым сканым орнаментом с крупной зернью.

Московская скань. В 1382 году, когда татары ворвались в Московский Кремль, вспыхнул страшный пожар, в котором, несомненно, погибло немало сокровищ русской культуры, и в том числе произведений ювелирного искусства. О московском сканом мастерстве XIV века мы можем судить по двум значительным сохранившимся памятникам, созданным вскоре после этого бедствия. Это серебряный оклад напрестольного Евангелия, вклад боярина Федора Андреевича Кошки в Троице-Сергиев монастырь в 1392 году, и сканый золотой венец с большой иконы Дмитрия Солунского из Успенского собора Московского Кремля, сделанный, по-видимому, на рубеже XIV и XV столетий. Несмотря на большую разницу в орнаменте, оба эти памятника свидетельствуют о том, что московские сканые узоры развиваются в те годы в основном по линии приближения к растительным формам.

Конец XIV и XV вв. в истории русского искусства исключительно интересное время, когда сначала в живописи, а несколько позднее и в прикладном искусстве Москвы, окончательно складывается свой особый стилистический вариант с отчетливо выраженными оригинальными чертами.

Фон центральной части  оклада, 1392 года, отделен рядом небольших гирляндок из зерни и покрыт орнаментом односторонних веточек из тонкой сканой веревочки, спирально изогнутых в разных направлениях. Среди этих завитков расположены цветки (крины), выложенные из гладких ленточек плющеной проволоки, а также лепестки в форме рога и грушевидные. В глубине цветков и лепестков местами сохранились следы красной и белой мастики, которая некогда расцвечивала сканые узоры. Золотой венец с оклада иконы Дмитрия Солунского отчетливо показывает отражение византийской художественной культуры в ювелирном деле Древней Руси. Вероятнее всего, этот венец был сделан в Москве, после того как икона в серебряном окладе византийской работы была перенесена в конце XIV века Димитрием Донским из Владимира в Москву и поставлена в Успенском соборе Кремля. Среди густого растительного орнамента, покрывающего венец, расположено восемь кругов, заполненных различными узорами. В центре трех кругов – крин, стилизованный цветок лилии, в четырех кругах – цветок с сердцевидными лепестками, а в восьмом круге – орнамент плетения. Все эти мотивы обрамлены лепестками различных рисунков и в разных наклонах, и каждый мотив вписан в два концентрических круга, густо покрытых короткими отростками с петелькой на конце. Все пространство между восемью кругами и концы венца заполнены скаными спирально-изогнутыми растительными завитками, также покрытыми густо посаженными мелкими отростками. Среди этих веток обильно вкраплены небольшие цветки и лепестки.

Некоторые мотивы и введение в композицию орнамента кругов с несомненностью указывают на то, что мастеру были известны византийские сканые работы. Но отсутствие заостренной четкости, свойственной византийским изделиям, и технические приемы выполнения скани выдают руку русского ювелира. По характеру скани – довольно толстой, частично сплющенной в сравнительно низкие ленточки (гладкие и из свитых в веревочку двух нитей), густо залитой припоем, в котором местами тонут завитки скани, – венец ближе всего таким памятникам, как оклад Евангелия 1392 года и новгородский панагиар 1435 года.

 Касты украшающих венец  камней типичны для русских окладов XIV века. Можно думать, что этот золотой венец заменил более скромный серебряный венец византийской работы, в какой-то мере повторив композицию его орнамента.

Пятнадцатое столетие в московском золотом и серебряном деле было временем блестящего расцвета сканого мастерства. В богатом и разнообразном орнаменте и в особенностях технических приемов выполнения московской скани того времени можно отметить три основные линии развития, из которых две представлены в середине столетия работами высокоодаренных мастеров – сканщиков Ивана Фомина и инока Амвросия, вырезавших свои имена на выполненных ими золотых оправах. Орнамент русских сканых изделий XIV и начала XV столетия состоит преимущественно из стилизованных растительных завитков в виде небольших односторонних, спирально изогнутых веточек с набегающими друг на друга отростками, законченными петелькой.

Отчетливо выступает растительный характер скани на окладе Евангелия  первой половины XV века из Троице-Сергиева монастыря. Легкие стебли из тонкой свитой в веревочки скани, с мелкими отростками на одной стороне, изогнуты в разных направлениях и свободно разбросаны далеко друг от друга на глади доски. На золотой оправе мраморного потира, сделанного в 1449 году по заказу великого князя Василия Темного для вклада в Троице-Сергиев монастырь, золотых дел мастер Иван Фомин так сумел расположить отдельные короткие веточки, что они слились в легкий и изящный, волнообразно вьющийся, непрерывный стебель. Узор этот на долгие годы завоевал себе место и стал одним из излюбленных в искусстве московской скани. Вторая линия орнамента московской скани XV века развивает один из самых изящных мотивов новгородских узоров – два длинных изогнутых растительных завитка, поднимающиеся из цветка лилии или из колечка, как из устья вазы. Прекрасным завершением развития этого мотива служит скань серебряного оклада Евангелия, вложенного митрополитом Симоном в 1499 году в Успенский собор. Не только два стебля, но и пучки длинных сканых трав густой кружевной сетью заполняют поверхность оклада, вырываясь из охватывающего их концы колечка. Наконец, третья разновидность московского сканого орнамента XV века связана с восточными и византийскими образцами. В середине столетия она была доведена до большой изысканности в золотых оправах деревянных резных изделий работы инока Троице-Сергиева монастыря Амвросия.

Для развития московского искусства не могло пройти бесследно как проникновение на Русь греческих икон и произведений прикладного искусства, так и приезды греческих мастеров для работы в Москве.

Приезды эти, участившиеся в XIV веке, продолжались и в XV столетии. Несомненную роль в укреплении этих связей сыграло назначение на митрополичий престол Фотия, грека из Пелопоннеса.

Он прибыл в 1409 году в Киев, а весной 1410 года – в Москву. Приверженцем византийской культуры и искусства, Фотий оставался до конца своей жизни. По его заказу был сделан мастерами-греками большой золотой оклад на икону Владимирской Богоматери с характерным для византийских ювелиров сканым орнаментом. В основе скани греческой работы лежит не только иной стиль узоров, но и иной технический прием, чем в сканых изделиях русских золотых и серебряных дел мастеров: густой орнамент выложен из очень тонких и довольно широких ленточек плющеной проволоки, припаянных на ребро. Ленточки эти частично совсем гладкие с острым краем, частично с рубчатым верхом, то есть полученные в результате плющения  тонкой сканой веревочки.

 На сканых окладах  икон в монастырях Афона среди  растительных стилизованных веток-завитков часто включаются так называемые вводные мотивы: цветы, кресты, плетенки, круги, ромбы, треугольники. Скань этих окладов «очень мелка, она даже утомляет своей дробностью и равномерным превращением в тончайшую изысканность графического рисунка». Вместе с тем высота металлических ленточек и их тонкий острый край придают особую четкость, глубину и некоторую жесткость густым узорам. Работы инока Амвросия, тонкие и изящные, с отчетливо выступающими отдельными чертами приемов восточных мастеров, сохраняют, однако, оригинальность стиля. Так же как и другие русские золотых и серебряных дел мастера XIV и XV веков, Амвросий применяет в своих сканых узорах ленточки плющеной проволоки, припаянной на ребро, только для небольших вводных мотивов, расположенных среди веточек растительного характера. Это сердцевидные, роговидные и грушевидные лепестки, кресты на подножии, цветки-крины. Эти вводные мотивы были заполнены цветной мастикой с лаком, следы которой сохранились до наших дней. Таким образом, русские сканщики не только смягчили восточный орнамент, отбросив его геометризм (ромбы, прямоугольники и др.), введя новые мотивы, но в корне изменили его характер, сделав его полихромным. Четкость и чистота работы произведений Амвросия не уступают по качеству мастерства работам греческих мастеров. В сканых узорах почти незаметен припой, тонкий рисунок золотых ленточек скани кажется прикрепленным к поверхности невидимым клеем. Можно думать, что Амвросий применял древний прием прикрепления скани при помощи ртутной амальгамы. Свое имя Амвросий написал на золотом складне с деревянными иконами 1456 года.

Говоря о сканых изделиях грекофильского направления, нельзя не упомянуть об одном из интереснейших золотых окладов московской работы начала XV века – окладе так называемого Морозовского Евангелия. Скань этого оклада отлична от работ инока Амвросия и других современных ему изделий уже тем, что она покрывает узорами не плоскость, а небольшие выгнутые пластинки, расположенные между чеканными изображениями высокого рельефа. В сканом орнаменте нет той предельной чистоты, четкости, размеренности и некоторой суховатости, которые отличают памятники восточного происхождения, произведения греческих мастеров. Веточки с густо посаженными на них неровными мелкими отростками-петельками спирально изогнуты в разных направлениях и придают характер особой мягкости орнаменту, в который введено большое число разнообразных по рисункам мотивов. Эти вводные мотивы, выложенные из ленточек гладкой, плющеной проволоки, не заключены в геометрические обрамления, как на памятниках греческой работы, а тесно вплетены между скаными веточками. Среди них – известный уже в XIV веке цветок – крин из роговидных и грушевидных лепестков и мотивы, несомненно взятые с большого сканого золотого оклада иконы Владимирской Богоматери, выполненного мастерами-греками по заказу митрополита Фотия.

Возможно, что и царский  венец «Шапка Мономаха» послужил в какой-то степени образцом для авторов сканого оклада Евангелия. Однако в руках русского сканщика вводные мотивы, составляющие единое целое с растительным орнаментом, приобрели новый, смягченный характер. Все линии рисунка стали более плавными, исчезла резкая острота изгибов лепестков и листьев.

Новгородская  скань. Новгород меньше других городов подвергся бедствиям в тяжелые годы, когда на Русь обрушилось монголо-татарское нашествие. Город не был разрушен, но все же и новгородцы страдали от татарского утеснения и от нападений северо-западных соседей, пока не нанесли сокрушительный удар шведам и ливонским  рыцарям.

Благодаря тому, что вражеские  войска не дошли до Новгорода, он лучше  многих других художественных центров  сохранил свое культурное наследие.

Искусство Новгорода во всех своих отраслях носит ярко выраженный индивидуальный характер. На протяжении многих столетий Новгород был крупнейшим центром серебряного дела. XIV век – время новой яркой полосы расцвета новгородского прикладного искусства. В 1336 году для новгородского храма св. Софии были созданы великолепные Золотые Васильевские врата, позднее увезенные Иваном IV в Александровскую слободу. В 1329 году по заказу новгородского архиепископа Моисея был сделан массивный потир из красной яшмы в серебряной оправе – самый ранний значительный памятник послемонгольского периода, украшенный сканью.

Потир прекрасен типичными для Новгорода лаконизмом, и несколько суровой строгостью формы и сдержанной гаммой красок. Несложные крупные S-образные завитки из двух нитей довольно толстой крученой скани чередуются на оправе с камнями-кабошонами в гнездах. Завитки эти подобны известным на древнейших из сохранившихся русских сканых изделий, но на потире архиепископа Моисея они несколько усложнены помещенными около каждого из них с двух сторон изогнутыми усиками. Сходный орнамент имеется на серебряной оправе деревянного резного креста в собрании Государственного Русского музея. Здесь крупные сканые завитки расположены на характерном для  новгородского искусства фоне, заполненном мелкими скаными кружками.

Новгородские серебряники  широко применяли скань в XV и XVI столетиях. С конца XV века и на протяжении всего XVI века в Новгороде особенно распространен сканый орнамент крупных сердец, образованных соединенными по два спиральными завитками, равномерно расположенными на фоне, сплошь покрытом мелкими скаными кружками.

Аналогичные сердцевидные узоры, связанные с искусством Византии, имевшим такое большое значение в сложении новгородского ювелирного дела, были хорошо известны еще в искусстве древнего Новгорода. Они сохранились на фресках новгородских храмов – в церкви св. Георгия в Старой Ладоге, в росписи окон Георгиевского собора Юрьева монастыря, на омофоре св. Луки, в алтарной апсиде храма Спаса Нередицы, на одежде пророка Давида на фреске в том же храме.

В XVI веке орнамент сердцевидных завитков повторяется и в деревянной резьбе царских врат из храма Спаса Нередицы. Здесь сердца сгруппированы по четыре, сходясь острыми концами. Такое расположение сердцевидных завитков, вписанных в круг, встречается на целом ряде сканых окладов икон греческой работы – «Спас Нерукотворный» в монастыре Сан Бартоломео дегли Армении, на окладах иконы Богоматери, Троицы и Иоанна Богослова Ватопеде на Афоне и других.

Новгородский сердцевидный сканый орнамент известен нам по многочисленным прекрасным памятникам ювелирного искусства, хранящимся в Государственном Историческом музее, Оружейной палате, Русском музее, Новгородском музее. От своего далекого византийского прототипа с предельно четкими и несколько измельченными густыми узорами он сильно отличается. Новгородские сердцевидные завитки возвышаются над фоном, они выполнены из более толстой сканой веревочки или гладкой проволоки, чем покрывающие сплошным ковром фон мелкие кружочки из тонкой сканой веревочки.

Орнамент сердец свободнее  и мягче, чем несколько сухой, виртуозно исполненный орнамент греческих ювелиров. Новгородские сканых дел мастера XV и XVI веков применяли иногда и совсем особый прием, дающий возможность выделить некоторые части узоров широкой, мягкой, как бы кистью  проведенной полосой, образованной тремя нитями – тонкой веревочкой, положенной между двумя гладкими проволоками. Основной рисунок при этом обычно располагается на фоне мелких сканых кружков. Отдельные детали, выполненные таким приемом, встречаются на многих серебряных предметах новгородской работы. Часто это колечки из трех нитей скани, через которые пропущены стебли, как, например, на сканом окладе Мстиславова Евангелия 1551 года.