Свобода воли и свобода морального выбора

     В связи с этим встает вопрос об ответственности  человека. Если человек несвободен и обречен на вынужденные поступки, как утверждают детерминисты, он должен быть освобожден от какой-либо моральной  ответственности. И наоборот, если человек  и в самом деле свободен от ига  причинности и долженствования, которое накладывает на него мир, если его воля претендует на автономность, он рискует превратиться в узника тех иррациональных «безосновных»  побуждений, которые неизбежно захватывают  в плен его волю. Свобода рискует  быть принесенной в жертву произволу. Именно этот герой «Записок из подполья»  говорит: «Свету ли провалиться, или  вот мне чаю не пить? Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить!».

     Другой  герой Достоевского, Ставрогин, схвативший в клубе за нос Павла Павловича  Гаганова, «человека пожилого и даже заслуженного», который имел привычку приговаривать: «Нет-с, меня не проведут за нос», и протащивший его несколько шагов, а также укусивший за ухо губернатора, объяснял это так: «Я право не знаю, как мне вдруг захотелось» . И в таком случае под вопросом может оказаться нравственная вменяемость человека.

     С. Л. Франк, описывая волевой процесс, происходящий в человеке, останавливается  на его двух различных модусах, выражающихся в словах «мне хочется» (или — «мне вдруг захотелось!») и «я хочу». Несмотря на то что эти выражения рассматриваются в обычной жизни как синонимы, меж ними существует коренное различие. Первое выражение означает прежде всего то, что хотение владеет мною, какое-то нечто во мне чего-то хочет, то есть производит действие. Таким образом, мое «я», подвергаясь этому действию, вынужденно чего-то хочет, будучи бессильным это хотение отринуть или подавить. «Я» оказывается в плену властно действующего внутри него импульса, выражающего непроизвольные бесконтрольные влечения. В то же самое время, выражение «я хочу», то есть самостоятельно, из собственной глубины, осуществляю свое хотение, есть формула свободы.

     Человек создан в свободе: в Божественной природе нет ничего, что являлось бы необходимой причиной создания человека и всего творения. И поэтому  Он Сам, сотворивший вселенную «из ничего», не есть безличная и безликая «необходимость». «Бог з а х о т е л быть Творцом, и необусловленность Его желания придает творению нечто такое, что никак не сведешь к детерминистической космологии... Этот аспект Божественного творчества, не допускающий подчинения всеобщей необходимости, достигает наибольшей полноты в сотворении... личностей человеческих: они наделены свободой самоопределения, той аутекзусией*, в которой отцы Церкви и видят изначальную особенность существ, созданных по образу Божию».

     Итак, Творец наделил человека даром свободы, над которой не властна никакая  необходимость. Задача человека состоит  лишь в том, чтобы, свободно устремившись к Творцу, суметь «уловить», или, как  говорил преподобный Серафим  Саровский, «стяжать» благодать, посылаемую ему, стать прозрачным, чтобы воспринять в себя Божественные энергии и  соединиться с ними. Однако этот акт онтологической трансформации  человека, этот процесс обожения, происходящий соединением Божественных и человеческих энергий, характеризуется полным отсутствием  всякой необходимости, всякого детерминизма. Это — актуальное царство свободы. Ибо благодать лишь побуждает, но не понуждает волю — напротив: она  пробуждает свободу, возбуждает и оживляет произволение.

     Перед человеком открываются два модуса бытия при сохранении полной возможности (однако не обязательности) перемены одного модуса на другой, то есть онтологического  превращения. Это означает, что у  человека есть (и остается до «последнего  издыхания») возможность бытийного  самоопределения: человек может  избрать себе путь к бессмертию и  небесной славе или к смерти и  вечной погибели.

     То  есть, иными словами, до самой последней  минуты своего существования человек, предававшийся страстям и порокам, может через покаяние приобщиться  к вечной жизни или даже сподобиться  святости,— скажем, претерпев ради Христа мученическую кончину. Ибо и  грех не лишает человека свободы, притом свободы выбора и произволения. Даже и падший грешный человек волен бороться и противостоять греху, хотя и не может победить его без помощи Божией. Даже и тот, кто делает себя игралищем страстей и «сосудом диавола», вовсе не прикован ко злу автоматически, абсолютно, так же как и человек, близкий к духовному совершенству, не привязан к добру раз и навсегда какой-либо необходимостью. Сама по себе благодать не является панацеей от греха, не связывает человека, хотя и ограждает его от искушения и соблазна: он остается свободен, и даже великий подвижник может изменить Христу, если захочет, ибо в нем сохраняется вся полнота его свободного «неустойчивого» произволения, содержащего в себе и возможность падения и богоотступничества. «...Если ты захочешь погибнуть, то природа твоя удобоизменяема. Если захочешь изрыгнуть хулу, составить отраву или убить кого — никто тебе не противится и не возбраняет. Кто хочет, тот и покорствует Богу — и идет путем правды, и владеет пожеланиями... <…> …Человек, по причине остающегося у него произвола, если захочет, делается сыном Божиим или так же и сыном погибели...».

     Это и есть то, что в Православии  именуется свободой. Таким образом, свобода — это онтологическое, а не психологическое понятие. Свобода  — это свойство бытийного статуса, это возможность самоопределения  и выбора собственной природы, «действенной самореализации в бытийной перемене, онтотрансцензусе».

     Преподобный Максим Исповедник утверждал, что свобода  человека сохранится и в воскресении  мертвых. Мир умрет видимой своей стороной, но и воскреснет, когда вся тварь ради человека получит приснобытие, и вся природа будет восстановлена в ее изначальном ладе, чине и мере, и ничто не останется вне Бога, ибо Он будет всем во всем. Как железо в пламени, проникаясь им и делаясь с ним единым, все же продолжает оставаться железом, так и человек, соединяясь с Богом, не утрачивает своей сущности: в этом Божественном пламени не сгорит ни природа, ни свобода, ни даже «самовластие» человека.

     После кончины мира произойдет распад и  восстановление исконного строя  человека, то есть будет всецело  восстановлено его естество, однако это не означает, что его свободная  воля непременно переориентируется  к добру. Потому что, даже и познав добро, человек может уклониться от него. Во всяком случае, между познанием  добра и его свободным избранием  вовсе нет никакой причинно-следственной связи, как утверждает преподобный  Максим Исповедник . Меж тем, подчеркивал  он, Бог, по Своей всеблагости и любви, обымет все творение — добрых и злых, праведных и грешных, — однако не все в равной мере будут участвовать в Его любви, не все смогут принять причастие Божественных благ, ибо Божественное благобытие не может быть преподано извне, помимо и вопреки свободной воле человека, то есть насильно. Люди, сохранившие после Страшного Суда свою злую волю, уклоняющуюся от Бога и распадающуюся на множество своевольных позывов и помыслов, сами вынашивают в себе вечную муку, плач и скрежет зубов (Мф. 8, 12), поскольку Божественный пламень любви оборачивается для их греховной воли геенским огнем: Господь, Бог твой, есть огнь поядающий, Бог ревнитель (Втор. 4, 24).

     Как писал преподобный Исаак Сирин, «мучимые в геенне поражаются бичом  любви (Божией.— О. Н.)» (слово 18) . Ибо, по преподобному Максиму, блаженство и радость возможны лишь в свободном согласовании воли человеческой с волей Божественной. Лишь свободное и творческое избрание Божественной воли, лишь освящение и преображение воли человеческой в подвиге исполнения Христовых заповедей может служить условием спасения, залогом благодатного обожения человека. Обожение и есть цель творения, цель всякой твари. Однако оно не может быть актом насилия: оно должно быть избрано и принято в свободе и любви.

     Но  свобода и явилась возможностью падения человека, которое было актом  воли. Поэтому и грех человека укоренился в его свободной воле. По сути — грех есть ложное избрание и ложная установка произволения. Тем, что  человек выбирает зло, он открывает  ему путь к существованию.

     Как писали святые отцы, зло не существует само по себе, оно лишено сущности, оно  не есть субстанция: «Зло само по себе есть ничто, ибо оно не есть какое-либо существо и не имеет никакого состава» . Зло паразитирует на какой-либо другой сущности, произвольно уклонившейся ко злу, и делается реальным лишь в свободном извращении разумной воли, отвергающей Бога и тем самым устремленной к небытию. Уязвленная грехом воля теряет свою цельность, становится страстной и непрозрачной, больной и ограниченной в своей свободе: разум теряет власть над бесконтрольными, низшими силами души, «стихиями» падшей природы, инстинктами, принуждающими волю к повиновению. Нарушается вложенная в человека Творцом естественная иерархия души: плоть начинает паразитировать на силах души, душа присваивает себе полномочия духа. Дух уклоняется от Бога и тянется к небытию. В этом греховном состоянии он постепенно перестает различать в себе «голос Божий», узнавать в Боге своего Творца и Спасителя. Человек в таком состоянии души и не может помыслить свою свободу иначе как свободу выбирать. Как правило, выбор его происходит между земным и земным, между греховным и греховным, между страстным и страстным.

     Именно  такое редуцированное и суженное понимание свободы исключительно  как «свободы выбора», относящейся  лишь к поведению человека в эмпирическом мире, возобладало в новоевропейской  философии.