Учения Сократа

В сущности, все это было перепевами одного и того же упрека: Сократ учил молодых людей мыслить. Вот и все.

Афинский закон требовал, чтобы обвиняемый сам выступил в  свою защиту. Были, однако, профессионалы  — логографы, составлявшие для обвиняемых защитительные речи, которые те прочитывали  в суде. Самый известный логограф того времени, Лисий, предложил Сократу  свои услуги. Тот заставил прочесть ему написанную для него речь, отличавшуюся изысканным стилем. Он отказался от нее с улыбкой. «Это прекрасная речь, — сказал он Лисию, — но мне она не подходит». — «Почему же она тебе не подходит, если она прекрасна?» — «Разве ты не знаешь, что красивая обувь и нарядная одежда мне не к лицу?» Ему казалось, что красивые обороты не доказывают его невиновности.

Так что Сократ защищал  себя сам. Он не подготовил своей речи, полагая, что трудился над ней  всю жизнь, не совершив ни одного несправедливого  поступка. Он предстал перед судьями  с сознанием безупречной жизни, целиком отданной на службу городу. Он, впрочем, слишком ненавидит школьное красноречие или эффекты заранее  подготовленной речи, которую произносит оратор, делая вид, что говорит  без подготовки, чтобы явиться  на это последнее собеседование  со своим народом с головой, набитой  готовыми фразами, ловкими ответами на аргументы, еще недостаточно им взвешенные. Свою речь Сократ импровизировал. Платон в «Апологии Сократа» оставил  нам если не точный текст, то, во всяком случае, живой отголосок этой защиты, свободный образ, в котором ученик, несомненно, сохранил вдохновение, одушевлявшее речь его учителя.

Речь составлена в виде беседы. Кажется, будто слышишь Сократа, беседующего со свойственной ему  чуть резкой и очаровательной фамильярностью. То была прежде всего беседа с обвинителем. Используя предоставленное ему законом право «вступать в разговор» с жалобщиком, Сократ учиняет Мелету допрос; он опутывает его сетью своей иронической диалектики; и, надо признать, ловит его в западню софизмов, которыми он владел не хуже любого. И заставляет его умолкнуть.

Но в основном его речь — это беседа с судьями. Решительный  разговор с афинским народом. Сократ в последний раз пробует себя открыть. Он говорит о своем назначении. Не с тем, чтобы защитить свою жизнь, о которой он мало заботится, но чтобы  побудить Афины совершить акт  разумный, который сделает их лучше. Вырвать у них наконец акт справедливости, не для того чтобы отодвинуть смерть Сократа, которая не может быть для него злом, но чтобы уберечь души своих сограждан от худшего из зол — от несправедливости. Целью борьбы, которую ведет обвиняемый, является благо Афин: «Если вы меня приговорите к смерти, вы нанесете вред не мне, а себе... Не себя я защищаю в эту минуту, вовсе нет! Я защищаю вас».

Вот почему Сократ совершенно недвусмысленно отказывается просить  судей о снисхождении. Рядовые  обвиняемые унижались до просьб, приводили  свои плачущие семьи, зная, что они  этим угодят владыке. Им нередко удавалось  этой комедией тронуть чувствительное сердце толпы, игравшей роль верховного судилища. В глазах Сократа ничего не могло быть хуже, чем вырвать  оправдательный приговор у жалости. Он призывает судей не обнаруживать трусливой сентиментальности, а  проявить мужество, диктуемое разумом. Он не хочет их сочувствия — ему  надо сделать их справедливыми. Он отказывается услужливо льстить их тщеславию  и, того меньше, быть просителем, унижающимся  перед народом-господином. Потому что  господин — он, тот господин, который  бичует, потому что любит.

В этой игре он рискует жизнью. Он об этом знает: каждое его слово  исполнено равнодушия к смерти. Его  жизнь в руках этих людей. Тем  не менее он продолжает направлять в них стрелы своей иронии, ни на йоту не изменяет ни своей обычной манеры говорить, ни интонации своего голоса. Потому что дело идет не о его жизни, а о том, чтобы не только не унизить народ, а, наоборот, попытаться его возвысить. В этот последний час своего публичного служения Сократ остается тем, чем был всегда: воспитателем полиса.

Вокруг него смешанный  гул толпы: «Откажись, Сократ; уступи наконец. В твоем возрасте можно ведь умерить свое неуемное стремление раздражать людей, неистовое желание всех учить. Мы не хотим тебе зла, только ослабь рвение, отныне бесполезное. Прекрати философствовать на улицах. Мы только хотим, чтобы ты оставил нас в покое». Эти голоса говорят устами его друзей.

Он заставляет их замолчать. Философ гордо заявляет о своей  божественной миссии. Он бросает вызов: «Я тот, которого бог дал вам, чтобы  вы сделались лучше... Если вы меня казните, вам вторично не окажут такого благодеяния».

Какое нестерпимое высокомерие! Присяжные прерывают его речь криками. Сократ не уступает: «Не возражайте, афиняне... Есть нечто божественное в человеке, жертвующем своим достоянием и жизнью для блага других».

Суд противится. О, если бы только Сократ мог ему объяснить, в чем  заключается высшее благо, если бы он мог открыть глаза своих сограждан, чтобы они узрели мудрость, он мог  бы дать им выиграть! Но убеждать слишком  поздно: Сократу остается лишь засвидетельствовать  свою любовь к своему народу, свою верность богу: «Я вас люблю, афиняне... Но я  скорее послушаюсь бога, чем вас».

Последний диалог Сократа  с афинянами. Спор народа со своей  душой.

Судьи приступают к голосованию. Сократ объявлен виновным двумястами восемьюдесятью одним голосом против двухсот двадцати. Народ проиграл.

Впрочем, нет еще. Сократ возвращается на трибуну, чтобы дать последнюю ставку Афинам.

Оставалось определить наказание  осужденному. Закон разрешал ему  самому предложить наказание более  мягкое, чем выдвинутое обвинителем. Сократ мог в этот момент, если бы хотел, спасти свою жизнь, предложив  изгнание или заключение, наконец  — большой штраф, который его  друзья с Платоном во главе готовы были за него внести. Суд, несомненно, согласился бы с таким более легким наказанием. Не захотел этого Сократ. Предложить любое наказание значило либо признать себя виновным, либо заставить  судей совершить худшую несправедливость: покарать невиновного. Он был невиновен. Более того, он был благодетелем города. Справедливость требовала, чтобы  он не только не был наказан, но был  вознагражден. Он попросил у судей  предоставить ему высшую почесть, предназначенную  для граждан, удостоившихся благодарности родины: даровой обед в пританее. Только таким путем еще могла быть восстановлена в тот момент справедливость в душе судьи.

В этой второй речи Сократ говорит  языком более резким, требование, обращенное им к потерявшему разум народу, звучит повелительно, он с гордостью  свидетельствует свою непризнанную миссию. Сократ прикладывает каленое  железо к несправедливости, разъединяющей  его сограждан. Он бросает вызов: «Награду или смерть!» — зная, разумеется, какой выбор сделает  суд, зная, что отныне смерть — единственное средство тронуть сердца тех, кого он больше всего любит.

Эта вызывающая речь, пренебрежительно слегка смягченная в конце — и  то по настоянию друзей, — привела  суд в ярость. Судьи не сумели расслышать сквозь вызов умоляющий  и нежный голос, обращенный к Афинам. Виновность Сократа при первом голосовании  была признана незначительным большинством; смертный приговор был вынесен едва не единогласно. Странный суд, в котором  оказалось такое количество судей, способных своим голосованием признать подсудимого невиновным и тут  же приговорить его к смерти.

Сократ — человек, никогда  не отступающий. Его задача еще не выполнена. Он снова встает, чтобы  предостеречь народ. Сначала он обращается к тем судьям, которые его осудили. Берегитесь, говорит он им. Нельзя избавиться от истины посредством убийства людей. Как раз наоборот, оно ее укрепляет  и усиливает ее обличения. Заставить  умолкнуть голос тех, кто ей служит, можно, лишь став добродетельным человеком.

Затем он прощается с теми, кто его оправдал, со справедливыми  судьями, уверяя их, что смерть не может  быть злом ни для них, ни для него. Они будут жить дальше; он покидает их, чтобы умереть. Но чья участь лучше — их или его? «Этого никто  не знает, кроме бога».

Знание бога является той  уверенностью, к которой напоследок обращается незнание Сократа. Именно это  священное имя оказалось последним  словом, произнесенным перед народом  этим человеком, приговоренным к  смерти за пренебрежение к богам  полиса.