Теология иудаизма и христианства

При всех различиях иудаизма и христианства у этих религий  одна цель: победа божественного начала человека. «Окончательная цель для  христиан и иудеев, – пишет Вл. Соловьев, – вселенская теократия, осуществление божественного Закона в мире человеческом, воплощение небесного в земном». Казалось бы Вл. Соловьев постиг суть философии иудаизма, однако он продолжает: «Но в христианстве нам открывается сверх того путь к этому венцу, и этот путь есть крест»[25]. О том, что крестные страдания – путь к спасению, пишут большинство христианских теологов. «Христос провел свою земную жизнь в скорбях. Этим он освятил мучения и скорби истинно верующих в него». И далее: «Первоначально нужен усиленный телесный подвиг: коленопреклонения, утомляющие тело, смиряющие душу, нужны продолжительные стояния, всенощные бдения, мучительство и удручение плоти моей», – чем, собственно, предполагалось хоть несколько уподобиться распятому за людей Христу[26].

Однако если во главу угла ставить провозглашенное Иисусом  страдание, то еврейскому народу, как  мы уже говорили, более, нежели другим народам, страдание не чуждо. Дело не в кресте, а в различном толковании цели – на земле должен восторжествовать Закон Бога. Закон для людей, а  не для небожителей. Творческая самореализация, счастье – вот цель человеческого  существования.

Путь к Богу открывается  через знание и труд. Рабби Хия говорит в Талмуде: «Радоваться плодам своего труда лучше, чем испытывать страх перед небесами». Человек, отыскав в этой жизни смысл, становится творцом, источником добра; из получателя делается помощником Всевышнего, или, как говорит М. Бубер, «создает образ Бога» (См. «Путь человека»).

Теологическим воззрениям аналогичны и теософские построения: в иудаизме душа освобождается от круга рождений и возвращается к своему вечному  источнику при полном развитии всех своих задатков в земной жизни. В  христианстве – при полном отождествлении со страдающим Христом, «посвященный всегда носит в теле мертвенность Господа  Иисуса» (Павел, Коринфянам, VI, 10). Но цель теософии – восстановить иерархию разума; каббалистический принцип, выстраивающий  сфирот по аналогии с человеческим сознанием, ближе здравому смыслу и единобожию, нежели христианские мистерии, предполагающие наличие верховного божества, бестелесных богов и видимых тел богов.

Иудаизм и христианство разнятся и пониманием значимости отдельной  личности. В основе иудаизма – свобода  и творческая реализация личности; «…понятие образ Божий в первом описании сотворения человека относится  к боговдохновенному таланту  человека-творца. Человек как бы уподобляется Богу в своем стремлении и способности быть творцом»[27]. Без творческого участия человека замысел Бога о творении совершенного мира не может осуществиться. В данном вопросе еврейский темперамент А. Меня берет верх, он тоже считает обязательной индивидуальную реализацию каждого: «Нельзя ограничиваться в своих жизненных устремлениях, в работе, в творчестве чем-то средним «посильным». Надо ставить перед собой самые высокие задачи, брать неприступные вершины. Только так жизнь может состояться» (Воспоминания Григория Зобина). И далее Г. Зобин пишет о своем наставнике: «Пробуждал трудолюбие души и ума, которое делает человека способным победить в себе стадные чувства ненависти, зависти, тупой покорности, животного страха, равнодушие к чужой боли»[28].

За осознанием своего жизненного предназначения, греховности или  праведности следует спасение, под  которым в христианской теологии разумеется рай или ад, вечные муки или вечное блаженство. В иудаизме спасение представляется как возможность быть представленным перед лицом Всевышнего. Если бессмертен разум, разумная часть души, то приобретенные в жизни естественные и метафизические знания подготавливают душу к будущему миру. Правдоподобным кажется представление Хорхе Луиса Борхеса о рае, похожем на библиотеку (см. «Поэма даров»).

Спасительным событием в  христианстве считается смерть Иисуса; в иудаизме каждый сам открывает  путь к Богу: трудно согласиться  с тем, что один искупил грехи  всех. Христианство прославляет уверовавших  в Христа и предрешает вечные наказания не верующим в него. Впрочем, христианские теологи неоднозначно трактуют связь спасения с принадлежностью к христианству. А. Мень, будучи неортодоксальным священником, признает возможность спасения вне Христа. А вот И. Брянчанинов однозначен: «Неприемлющим благодати искупления, проповедуемого Евангелием, как единственного средства к оправданию перед Богом: анафема»[29]. Более того, И. Брянчанинов сужает круг избранных: «Для желающих спастись необходимо повиноваться православной церкви, повиноваться ее установлениям»[30].

Анафеме И. Брянчанинова предшествовало проклятие ап. Павла: «Кто не любит господа Иисуса Христа – анафема» (Коринфянам, XVII. 22). «Кто благовествует вам не то, что вы приняли, да будет анафема» (Галатам I, 9). Та же нетерпимость к инакомыслящим в Евангелии от Матфея: «Кто соблазнит одного из малых сих, верующих в меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его в глубине морской» (От Матфея XVIII, 6).

В иудаизме, напротив, признается право на спасение всех народов, принадлежащих  к другим вероисповеданиям. Каждый человек угоден Богу, «Бог с теми, кто взывает к Нему», и для  этого не обязательно исповедовать иудаизм. Каждый народ, сохраняя национальную религию, придет к Богу своим путем. Как ни значим для иудаизма разум, праведная жизнь еще более  важна; вот почему в число тех, кто может «обрести бессмертие в  одно мгновение», Талмуд включает невежественных и язычников. Соломон воздвиг  Храм и молил Бога о спасении всех, будь то израильтянин или иноверец. В Талмуде не сказано: «Откройтесь, врата справедливости, и пусть  священники, левиты и сыны Израилевы войдут», а сказано: «Пусть праведники войдут». Добрые люди любого вероисповедания достойны спасения: праведные всех народов мира имеют долю в мире грядущем – тут и в самом деле нет эллина и иудея.

Израильские пророки поднялись  до сознания единого человечества: правда и добро имеют универсальный  характер. «Бог, создавший небо и  землю, – пишет Ж.-Э. Ренан, – становится не национальным Богом, а Богом человеческой совести и совершенное царство будет для всего человечества». И далее Ренан говорит о том, что иудаизм был распространен в Сирии, Дамаске, Пальмире, Греции, Риме. Эллины обращались в иудаизм примерно за сто пятьдесят лет до рождества Христова. Люди, исповедующие иудаизм, жили в Орлеане, Париже. Магомет также начал с приобщения к израильским пророкам, а принявшее иудаизм Хазарское царство занимало почти всю южную Россию[31].

Однако если распространившаяся по миру вера в единого Бога отождествляется  с идеей милосердия, любви, которые  должны восторжествовать здесь, на земле, и если добрыми делами можно заслужить  спасение, то, как заявляет ап. Павел: «Не было бы никакого смысла в распятии Христа» (Галатам). «Верь в Христа, и ты будешь спасен» – основная посылка христианства, вот ап. Павел и предает анафеме всех усомнившихся в искупительной жертве Христа, а последователи ап. Павла, чтобы приостановить обращение язычников и даже христиан в иудаизм, пользовавшийся в I-II вв. большой популярностью, провозгласили смертную казнь каждому отступнику. При подобном искажении учения Иисуса напрашивается мысль о том, что если бы он вернулся на землю, то пошел бы в синагогу, а не в церковь.

Христиане обвиняют евреев в сознании своей избранности, национальной замкнутости. Но факт избранничества –  историческая данность, три монотеистические религии имеют свои корни в  Законе Моисея. Что же касается национальной замкнутости, то, согласно иудейским преданиям, Иов, один из праведников, не был евреем, а Руфь, прародительница Давида, была моавитянкой. Божественные воздаяния за добрые дела не зависят от национальности и вероисповедания. «Ты брат наш!» – кричали евреи справедливому царю Агриппе I, хоть тот и не был иудеем. Еврейская пасхальная неделя начинается с приглашения: «Всякий, кто голоден, придет и ест, всякий, кто жаждою томим, придет и празднует с нами». Господь так говорил Моисею: «Израильтянин и язычник, мужчина и женщина, свободный и раб – все равны передо Мной, все Мне одинаково дороги». Согласно талмудическому изречению, «Язычник, занимающийся Законом Божьим (Торой), равен первосвященнику». И далее: недостаточно быть евреем, чтобы получить благоденствие, обеты Бога относятся к праведности; «Правда и суд – основание престола Его». «Соблюдение правды и правосудия более угодно Господу, нежели жертва» (Притчи Соломона-Шломо) XXI, 3), «Подвизайтесь за истину до смерти, и Господь Бог поборет за тебя» (Там же, IV, 32), «Возненавидьте зло, возлюбите добро и восстановите у ворот правосудие» (Амос, V, 15). О том же сказано в книгах всех еврейских пророков.

Очевидна истина: не генетическая наследственность, а человеколюбие  воссоздает образ Бога на земле: «Благоволящий  бедному дает взаймы Господу, и Он воздаст ему за благодеяние его» (Притчи, XIX, 17). Правде и милосердию должно сопутствовать благоденствие и  счастье. Во время золотого века Израиля (X в. до н. э.) настоящее положение было непреложной данностью. Праведнику воздается на земле – постоянный мотив кн. Притчей: «Преклонятся злые перед добрыми и нечестивые у ворот праведника». Но счастье не всегда сопутствовало добродетели. В Екклесиасте (Коѓелете), относящемся к IV в. до н. э. – последним, худшим временам персидского владычества, – человек отчаялся перед лицом несправедливости: «Праведник гибнет в праведности своей, нечестивый живет долго в нечестии своем» (VII, 15); «Всему и всем одно: одна участь праведнику и нечестивому». И все-таки побеждает надежда на воздаяние: «Всякое дело Бог приведет на суд» (XII, 13). «Хотя грешник сто раз делает зло и коснеет в нем, но я знаю, благо будет боящимся Бога, которые благоговеют перед лицом Его». Ожидание торжества добра, непосредственная связь добродетели и счастья, в чем, собственно, заключается союз между Богом и Авраамом, – это и есть ожидание Мессии.

Приход Мессии будет завоеван праведной жизнью каждого отдельного человека, его стремлением к справедливости. Согласно Каббале, началом эпохи  Машиаха будет время, когда в процессе исправления мира примут участие все души на земле, и все они выполнят поставленные перед ними задачи. Человечество, таким образом, не будучи обремененным грехами и страданиями, унаследованными от прежних существований, сможет прийти к совершенству. Такое положение представляется более достоверным, чем если один искупит грехи и спасет всех. Закон Бога на земле настанет тогда, когда будет необходимое количество праведников, это задача перед всеми, задача победы добра над злом. Для того чтобы уповать на блаженную загробную жизнь, которую можно заслужить, согласно ап. Павлу, одной только верой, много ума и мужества не требуется. И не нужно быть Мессией, чтобы провозгласить страдание как путь к спасению. Мессия евреев ориентирует сознание на свободный поиск истины, на творческую самореализацию. Каждый человек уникален и не должен подражать другому, даже если этот другой выдающаяся личность. Эта мысль выражена р. Зусей следующим образом: «В грядущем мире меня не спросят: "Почему ты не был Моисеем?" Меня спросят: "Почему ты не был Зусей"»[32]. «Отдельный человек в этом мире – новшество и приходит в мир, чтобы реализовать свою неповторимость. Ибо воистину именно из-за того, что этого не происходит, откладывается пришествие Мессии»[33]. Усовершенствование общества начинается с поиска пути к Богу отдельного «Я». Став индивидуальностью, мы сможем любить, ибо любовь основана на признании права другого на своеобразие. «В гуманистической религии, – пишет Э. Фромм, – Бог – образ высший человеческой самости, символ того, чем человек потенциально является или каким он должен стать; в авторитарной религии Бог – единственный обладатель того, что первоначально принадлежит человеку: он ведает его разумом и любовью»[34].

Из всего сказанного очевидно, что для иудаизма характерны: свободный  выбор человека себя в Боге, диалог со Всевышним без посредника, признание права на спасение всех народов и стремление к справедливости здесь, на земле.

Возникает вопрос: почему при  очевидности гуманистического принципа иудаизма в Риме и Греции распространилась во многом вторичная религия –  христианство?

Не будем останавливаться  на классической философской мысли  античности, ведшей к монотеизму, представлению  о Едином до нового летоисчисления, ибо философский монотеизм греков ориентировал на принятие как иудаизма, так и христианства. Отметим лишь значимость отдельных философских направлений, обусловивших распространение именно христианских идей. Так, кинизм провозгласил опрощение и бедность. Систему своих взглядов киники выстраивали из поступков своих героев; раннее христианство также строило свою теологию на деяниях Христа и апостолов. Диоген, один из наиболее известных киников, увенчал себя сосновым венком победителя за то, что победил самого себя – победил свои страсти, страх бедности, забвения, гнев и печаль. Стоики, в частности Сенека, проповедовали смирение на земле во имя воздаяния на небе: страждущие и обездоленные из печальной земной юдоли попадут в вечный рай. Кстати, заметим, что Сократ, будучи во многом предтечей учения киников и стоиков, в отличие от них, счастье разумел в земной, а не в потусторонней жизни. Так же, как еврейские пророки, утверждавшие, что праведности принадлежит счастье, Сократ впервые в античном мире провозгласил, что единственным источником счастья является добродетель. По мнению Аристотеля, настоящее счастье также заключается в добродетельной жизни. Здесь можно говорить и о заимствовании философов принципов иудаизма[35], и об однородности человеческого и божественного разума.

В значительной степени обусловили распространение христианства религиозно-философские  положения орфизма, а именно миф  о страждущем боге-спасителе Дионисе-Загрее, растерзанном титанами. Дионис при этом отождествлялся с жертвенным животным, которого участники оргий съедали, чтобы слиться с существом бога (ср. с таинством евхаристии). Христианству близок языческий ритуал умирающего и воскресающего бога – в отличие от иудаизма, где Бог бессмертен, Он никогда не умирает и не воскресает. Св. Писание используется христианами для объяснения уникальности Иисуса Христа, в противном случае Иисус был бы воплощением культа умершего и воскресшего языческого бога (Аттиса, Осириса, Адониса). Нарождающаяся христианская религия много заимствовала и из культа Исиды. Богородица с младенцем на руках фактически копия изображений Исиды с Гором. Исида с Гором убегают на осле от преследований Сета, убегают «на осляти» от преследований Ирода Мария с Иисусом. И уж, конечно, неоднократно обыгрывалась тема соития богов с земными дочерями в мифах древней Греции. Непорочно зачат и Кришна – «дева-мать, у тебя родится сын, который будет спасителем мира».