Божий дар, устойчиво символизирующий
ценность и высоту в культуре, уподоблен
во фразеологизме простейшему, обиходно-бытовому,
смысл которого воплощает в себе
яичница. Данный компонент (как и
сама реалия) в культуре не является
символом, однако в образе фразеологизма
становится квазисимволом, и это
не случайно: «продвижению» яичницы
на пути к символизации способствует
то, что данная реалия приобрела
статус стереотипа – устойчивого
представления о легкости ее приготовления.
Такое представление лежит в
основе эталонизации яичницы как
своеобразной меры самого легкого, простейшего;
более того, умение готовить только
яичницу приравнено к неумению готовить;
см., например типичные выражения упрека/похвалы:
Даже яичницу приготовить себе не можешь!
Молодец, уже научился жарить яичницу
и др. Ср.: “– Я возвращаю мою жену <…>
Она абсолютно не умеет готовить! <…>
Утром яичница, днем яичница, вечером яичница”
(к/ф “Одиноким предоставляется общежитие”).
Тем самым, в культурную семантику фразеологизма
входит уже существующее, сформированное
в деятельности, хотя и не достигшее статуса
символа, устойчивое представление о яичнице
как о чем-л. простейшем, обиходно-бытовом.
Поэтому можно утверждать, что во фразеологизме
божий дар и яичница являются соответственно
символом и квазисимволом явно несопоставимых
по значимости сущностей.
Эталон и квазиэталон,
стереотип и квазистереотип различаются
на тех же основаниях. Мы говорим
об эталоне, если реалия и
вне фразеологизма служит устойчивой
мерой количества или качества.
Мы говорим о стереотипе, если
образное описание какой-л. ситуации
во фразеологизме согласуется
с устойчивым представлением
об образце каких-л. действий,
и это представление закреплено
в культуре, подтверждено ее фактами.
Так, фразеологизм по
душе – ‘Приятно, нравится’ в
целом выполняет культурную функцию
эталона при измерении соответствия
чего-л. душевным качествам, идеалам
кого-л. См.: Синцов надеялся, что
идти с ним вызовется Комаров:
его спокойствие и ровность
были Синцову по душе и внушали
особое доверие (К. Симонов
«Живые и мертвые»). В образе
фразеологизма компонент душа
соотносится с духовно-религиозным
кодом культуры, являясь мерилом
нравственной силы человека, его
духовной сущностью. О понимании
души как эталона, т.е. меры,
свидетельствуют многие факты
культуры, например пословицы и
поговорки: Душа всему мера; Душа
меру знает; Душа не принимает
и др.
Как пример квазиэталона
рассмотрим фразеологизм от фонаря
делать что-л.– ‘Без всякого
основания, без понимания существа
дела’ (говорится с неодобрением).
См.: – Только это… не надо
изображать, что мы все тут
– от фонаря работаем, – сказал
Серега [рабочий колхоза - врачу]
сердито. – Все мы, в конце
концов, живем в одном государстве
(В. Шукшин «Беспалый»).
В Музее Мосгорсвета
«Огни Москвы» нами получена
версия происхождения фразеологизма
из профессионального арго первых
московских фонарщиков. Количество
фонарей, которые обслуживал каждый
фонарщик, было строго нормированным,
но количество реально действующих
(заправленных, не разбитых) фонарей
при этом не учитывалось –
неточность такого подсчета и
легла в основу создания фразеологизма.
Представляется также, что «попадание»
в образ такой реалии, как фонарь,
«подкреплено» ироническим отношением
в русской культуре к фонарю
как знаку ночной (недеятельной)
жизни. Негативные образы фонаря
часты в литературе и городском
фольклоре; ср.:«Пока с разбитым
фонарем, / Наполовину притушенным,
/ Среди кошмара дум и дрем /
Проходит Полночь по вагонам»
(И. Анненский «Зимний поезд»);
«Я надену черную рубаху, / И
вослед за мутным фонарем, / По
камням двора пройду на плаху…»
(Н. Клюев «Я надену черную
рубаху…»); «А где ж та река,
тот фонарь, почему не горит
<…> / Фонарщик был должен зажечь,
да фонарщик тот спит…». См. также
образ фонаря в фольклоре: Голова
без ума, что фонарь без свечи
и др. В ряду дериватов и
сочетаний с данным словом
преобладают негативные оценки; ср.:
офонареть ‘внезапно утратить способность
адекватно воспринимать и оценивать происходящее’;
ставить/наставить <засветить; навесить>
фонарей кому-л. ‘наносить кому-л. побои,
причинять ушибы, приводящие к гематомам
(синякам)’, фонарь под глазом ‘синяк
от побоев, ушибов’; красный фонарь ‘публичный
дом’. Ср. также фразеологизм до фонаря
– ‘абсолютно не волнует’, в образе которого
фонарем измеряется безразличие человека
к происходящему.
Имеющиеся факты культуры,
как и сама версия происхождения
фразеологизма, подтверждают неслучайный
выбор реалии, однако только в
образе фразеологизма фонарь
обрел статус меры неделового
отношения к чему-л., безосновательности,
непродуманности действий, поэтому
является квазиэталоном.
В функции стереотипа
рассмотрим фразеологизм – не
бей лежачего работа. Значение
этого фразеологизма – ‘Слишком
легкая, не требующая никаких
усилий, забот, хлопот’; ЦЭО фразеологизма
зависит от культурных установок,
которыми руководствуется «здесь
и сейчас» коммуникант. Ср.: –
Чего тебе не хватает? Работенка
– не бей лежачего: трубку подыми,
трубку положи (И. Гуро «Под
самой Москвой»). Больно ударила
его отставка, не мог примириться,
что не у дел. Устроился по
знакомству каким-то регистратором,
работа, как говорится, «не бей
лежачего». А ему подавай дело
– привычное, кипучее (И. Грекова
«Хозяйка гостиницы»). – Ну, как
же? Подошло воскресенье – ты
сидишь день-деньской сложа ручки
<…> Работа – не бей лежачего.
И не совестно ведь! – искренне
изумлялся дед. – Неужели не
совестно? (В.Шукшин «Непротивленец
Макар Жеребцов»).
Возникновение фразеологизма
связывают с правилом кулачного
боя, прописанным в «Указе»
1726 года: «Кто упадет, лежащих никогда
не били бы»; см. также поныне
существующее правило в детских
играх: лежачего не бьют. Образ
фразеологизма «будит» представление
о древнейшем противопоставлении
стоячего и лежачего положения,
при котором позиция лежащего
не только в борьбе, но и
ситуации болезни (ср. лежачий
больной; слечь и др.) символизирует
беззащитность, слабость человека.
Совокупность компонентов фразеологизма
соотносится с антропным кодом
культуры, в котором лежачее положение
переосмыслено как безделье; см.
в фольклоре: Лежа не работают;
Я работаю, работаю, работы
не боюсь: если правый бок
устанет, я на левый повернусь!
См. фразеологизмы: лежать на
печи; лежать на боку; ср. также
отфразеологическую лексику: лежебока,
лежень ‘бездельник’. Образ фразеологизма
«вступает в противоречие» с
общеизвестными прескрипциями культуры
о необходимости труда «в поте
лица своего», т.е. требующего
большого физического напряжения,
старания. Лежачее положение в
русской культуре в целом предстает
в качестве образца мнимой
физической слабости, праздности; тем
самым, фразеологизм не бей
лежачего выполняет функцию стереотипа
«русского безделья».
В функции квазистереотипа
выступает в речи фразеологизм
трын-трава – ‘Пустяки, не стоит
внимания, не беспокоит’. См.: «Для
Нади все трын-трава!» – говорила
с легким осуждением мама. Беспечность
тети Нади вошла в нашей
семье в поговорку (К. Паустовский
«Повесть о жизни»). По мнению
некоторых исследователей, «слово
трын – фонетически преображенное
крин (греч.) «цветок лилия» <…> Выражение
могло метафоризоваться в речи лекарей,
врачевателей» [Мокиенко 2001: 576]. Фразеологизм
в целом создается антропоморфной метафорой,
уподобляющей растение эмоциям человека.
Образ также поддержан аллитерацией части
фразеологизма «трын» и слов тренькать;
трень-брень со значением чего-л. легковесного,
бессмысленного. В.И. Далем отмечена поговорка
о мотовстве: Трынил, трынил и протрынил.
Однако сам образ трын-травы для описания
беспечности человека встречается только
во фразеологизме и не подтвержден другими
фактами культуры. Тем самым, фразеологизм
трын-трава является квазистереотипом
излишне легкомысленного отношения к
вопросам, требующим серьезного рассмотрения.
В работе исследуется
также восприятие нерусских по
происхождению фразеологизмов сквозь
призму сформированных в русской
культуре прескрипций, символов,
стереотипов и т.п. Так, фразеологизм
не в своей тарелке имеет
значение – ‘(Быть) не в обычном,
присущем кому-л. состоянии’. Подразумевается,
что лицо испытывает чувство
неловкости, неуверенности, находится
в плохом, подавленном настроении
и т.д. См.: – Любезнейший! ты
не в своей тарелке! / С дороги
нужен сон. Дай пульс – ты
нездоров (А. Грибоедов «Горе от
ума»).Вариант фразеологизма в
своей тарелке имеет противоположное
значение с усилением утвердительных
смыслов – ‘Абсолютно уверенно’.
См.: Патрику Тандерджету чрезвычайно
понравился «Мужской клуб», он
сразу почувствовал себя здесь
в своей тарелке (В. Аксенов
«Ожог»).
По происхождению фразеологизм
не в своей тарелке – неточная
калька с французского n’etrepasdanssonassiette
– ‘Не в своем (обычном)
положении’. По мнению многих
фразеологов, калька была ошибочной:
assiette имеет два значения: а) ‘посадка,
положение тела при верховой
езде’; б) ‘тарелка’, и первоначальное
значение оборота – ‘Потерять
равновесие, устойчивость’ связано
с первым значением слова assiette.
Однако важным представляется
существовавшая ранее культурная
знаковая функция тарелки: «assiette
– место, где сидят; место
за столом обозначалось прежде
круглым куском хлеба (на котором
клалось съедобное), а потом –
тарелкою (s’asseoir – садиться)» [Михельсон
1994: 643]. Этот факт указывает на
некогда существовавшую символическую
значимость реалии тарелка, послужившую
переосмыслению положения за
столом как удобного положения
и, далее, как комфортного состояния
кого-л. В современном же восприятии
фразеологизма весь упор делается
на культурном смысле компонента
своей, ведущего к древнейшей
оппозиции свой/чужой. Всё, принадлежащее
человеку, являющееся частью его
самости осознается как ценность
и вызывает положительное ЦЭО.
Утрата своего места в пространстве,
даже увиденного, благодаря образу
фразеологизма, как положение
в тарелке, для современного
носителя языка символизирует
утрату своих, присущих человеку
качеств, свойств; процессы, происходящие
во внутреннем, идеальном пространстве
человека, уподобляются его внешнему,
материальному положению. Символическая
значимость своего места транслируется
сквозь абсурдный образ фразеологизма,
который, однако, не мешает осознать
культурную значимость своего
пространства, как внешнего, так
и внутреннего.
Проведенное исследование
в III разделе на широком материале
показало, что разработанный лингвокультурологический
метод работы позволяет исследовать
символьную (эталонную, стереотипную)
функцию фразеологизмов в тематических
кодах культуры.
В IV разделе в аспекте
лингвокультурологии исследуется
эвфемистическая функция фразеологизмов
и обосновывается 8 положение: данная
функция формируется в культуре
и во многом определяется культурной
коннотацией фразеологизмов.
В современной лингвистике
термин эвфемизм (от греч. euphemismos:
eu – ‘благо’, phemi – ‘говорю’; euphemiа
– ‘благоречие, хорошая речь;
воздержание от неподобающих
слов’) означает смягчающее выражение
того, что представляется говорящему
нетактичным, грубым по отношению
к слушающему. Теоретические основы
изучения эвфемии заложены в
работах Б.А. Ларина, Л.А. Булаховского,
А.А. Реформатского и др. и развиваются
в работах Л.П. Крысина, В.И.
Жельвиса, Е.И. Шейгал и др. Так,
В.П. Москвин создал различные
классификации и широко описал
эвфемию как явление языка
и речи; наиболее точная тематическая
классификация эвфемизмов предложена
Л.П. Крысиным, который сгруппировал
эвфемизмы по четырем сферам,
имевшим еще в древности запрет
на их прямое называние. Впервые
семантика и прагматика эвфемизмов
в свете теории речевых актов
исследована автором данной работы
– М.Л. Ковшовой; эвфемизм описан
как факт языка, ориентированный
на речевую коммуникацию; разработана
структура речевого акта эвфемизм.
Главными отличительными
признаками эвфемизмов являются
семантическая редукция, семантическая
неопределенность и формальный
характер улучшения денотата; феномен
эвфемии формируется в культуре
и генетически связан с другим
феноменом – табу, или запретностью
на темы и слова, которые
нуждаются в непрямом именовании
(назывании). Типичные способы образования
эвфемизмов (подмена значения; создание
значения неполноты признака
или действия; использование заимствованной
лексики; создание аббревиатурыи
т.п.) позволяют создать максимальную
дистанцию между словом и тем,
на что оно указывает. Это
обусловливает неоднозначную референтность
и семантическую диффузность
эвфемизмов, сближает их с фигурами
речи, основанными на умолчании,
намеке – аллюзией, мейозисом,
перифразой и др. Однако в отличие
от эвфемизма, например, перифраза
(греч. periphrasis–‘окольная речь) есть
поэтический, украшающий элемент
текста, а также средство, позволяющее
избежать повторов.
Сверхсловные эвфемизмы
типа мягкое место; попудрить
носик; специфическая внешность
и др. по формальным и содержательным
основаниям обычно причисляются
к фразеологическим единицам
языка. Действительно, с точки
зрения связи лексем, сверхсловные
эвфемизмы это связанные сочетания;
ср.: девушки без комплексов (фиксированное
сочетание лексем с целостным
значением) и девушки без принципов
(свободное сочетание лексем). К
недискретным(не полностью разложимым)
единицам относятся также устойчивые
выражения: есть на что посмотреть;
думать одним местом и др.
Эвфемизмы и фразеологизмы
сближают языковые признаки: сверхсловность,
идиоматичность, семантическая неопределенность,
устойчивость, воспроизводимость. Эвфемизмы
и фразеологизмы являются фактом
не только языка, но и культуры;
само их появление обусловлено
культурными причинами. Однако
если главная функция эвфемизмов
– смягчение речи, то у «обычных»
фразеологизмов она не является
основной или отсутствует.
Принципиальными вопросами
в исследовании были: действительно
ли названные признаки обусловливают
выполнение фразеологизмами эвфемистической
функции в речи? насколько важно
содержание культурной коннотации
фразеологизмов для того, чтобы
данный речевой акт состоялся?
Как доказать или опровергнуть
факт эвфемизации, и какую роль
в его установлении играет
культурное комментирование? Полнее
осветить эвфемистические способности
фразеологизмов позволяет их
комплексное рассмотрение в свете
речевых актов, с одной стороны,
и в лингвокультурологическом
аспекте, с другой.