Московское княжество и зарождение приказной системы

Все эти сказания о святынях церковных и о символах политического  главенства имели целью доказать, что политическое первенство в православном мире, ранее принадлежавшее старому  Риму и "Риму новому" (Roma nova — Византия), Божьим смотрением перешло на Русь, в Москву, которая и стала "третьим  Римом". В то время, когда турки  уничтожили все православные монархии Востока и пленили все патриархаты, Москва сбрасывала с себя ордынское  иго и объединяла Русь в сильное  государство. Ей принадлежала теперь забота хранить и поддерживать православие  и у себя, и на всем Востоке. Московский князь становится теперь главой всего  православного мира — "царем православия". Псковский монах ("старец") Филофей  первый высказал ясно эту мысль о  всемирном значении Москвы и ее "царства" в послании к великому князю Василию: "Блюди и внемли, благочестивый  царю, яко вся христианская царства  снидошася в твое едино, яко два  Рима падоша, а третий (Москва) стоит, а четвертому не быта".

Эта пышная литературно-политическая фикция в XVI в. овладела умами московских патриотов, стала предметом национального  верования и освещала москвичам  высокие, мировые задачи их национального  существования. Как идеал, она стала  руководить московской политикой и  привела московскую власть к решимости  сделать Московское княжество "царством" через официальное усвоение московскому  князю титула "цезаря" — "царя" (1547). Немного позднее (1589) и московский митрополит получил высший церковный  титул патриарха, и таким образом  московская церковь стала на ту же высоту, как и старейшие восточные  церкви.

Наблюдая развитие национального  сознания и рост народной гордости в московском обществе, некоторые  историки (Милюков) склонны думать, что литературные формы, в каких  выразилось умственное возбуждение  москвичей, составляют плод литературного  заимствования от Византии через  посредство балканских славян, а самая  конструкция московских политических теорий не что иное, как перенесение  на Москву национально-политических стремлений южных славян, совершенное юго-славянскими  выходцами в Москву. Глубже и правильнее взгляд И. Н. Жданова, хорошо изучившего состав патриотических сказаний Московской Руси. "Содержание сказаний, — говорит  он, — объясняется кругом тех  историко-политических представлений, которые стали обращаться в нашей  литературе после Флорентийской  унии и особенно после падения  Константинополя. Какое же значение имели все эти памятники старомосковской  публицистики, в которых повторялось  на разные лады, что истинное благоверие удержалось только в Москве, что  Москва — третий Рим, а московский князь — наследник власти римских  императоров и т. п.? В этой публицистике нужно различать ее живой исторический смысл и условную литературную оболочку. Смысл сказаний об Августе и Прусе, о византийском венце, о третьем  Риме представится нам вполне ясным, если припомнить то значение, которое  получает Московское княжество при  Иване III и Василии Ивановиче. Рядом  с московским князем не стало на Руси таких представителей власти, которые могли бы считать себя равными ему, не зависимыми от него. Силы, которые стояли выше московского  князя, исчезали: пала власть византийских царей, пало "иго" Золотой Орды. Московский князь поднимался на какую-то неведомую высоту. Нарождалось в  Москве что-то новое и небывалое. Книжные люди позаботились дать этому  новому и небывалому определенную форму, стиль которой отвечал историческому кругозору и литературному вкусу их времени. Придавать этой форме самостоятельное значение, видеть в этих сказаниях о Прусе и о третьем Риме указание на византийское начало, вносившееся в русскую государственную жизнь, утверждать, что московский князь действительно преобразовывался в "кафолического царя", значило бы придавать слишком мало цены русским историческим преданиям — государственным и церковным. Можно ли думать, что среди русских людей откроется какое-то особенное увлечение византийскими идеалами как раз в то время, когда государственный строй, их воплощавший, терпел крушение, когда византийскому "царству" пришлось выслушать суровый исторический приговор? Наши предки долго и пристально наблюдали процесс медленного умирания Византии. Это наблюдение могло давать уроки отрицательного значения, а не вызывать на подражание, могло возбуждать отвращение, а не увлечение. И мы видим, действительно, что как раз с той поры, когда будто бы утверждаются у нас византийские идеалы, наша государственная и общественная жизнь медленно, но бесповоротно вступает на тот действительно новый путь, который привел к "реформе Петра".