Екатерина Великая

Личность Иоанна Антоновича крайне интересовала императрицу. Уже  вскоре после переворота она проявила заботу о свидании с шлиссельбургским заключенным.

Так же в свое время поступил и Петр III, повелевший доставить узника из Шлиссельбурга в Петербург. Их свидание состоялось 22 марта 1762 года; император  убедился, что Иоанн Антонович опасности для трона не представляет, поскольку обнаружил у него умственную отсталость. Так отзывался об Иоанне Антоновиче Петр III в письме к Фридриху II. Более подробную информацию о впечатлении императора об этом свидании сообщил английский посланник Кейт. Он писал, что Петр III оценил физическое состояние Иоанна Антоновича как нормальное, но умственные способности посчитал расстроенными — императору довелось выслушать бессвязную речь. На Екатерину узник тоже произвел угнетающее впечатление, и она убедилась, что сам по себе он для нее не опасен. Но она допускала возможность использования другими его имени, чтобы низложить ее, Екатерину. Именно поэтому в составленной Паниным инструкции офицерам, сторожившим Иоанна Антоновича, имелся особый пункт, обязывающий их «никому без именного повеления или письменного от меня (Панина. — Н. П.) приказа арестанта никому не отдавать и почитать все то за подлог или неприятельскую руку». В случае, если будет предпринята попытка освободить узника и предотвратить освобождение не представится возможным, предписывалось «арестанта умертвить, а живого его в руки не отдавать»[44].

Екатерина, кроме того, решила не повторять ошибки своего супруга, тянувшего с коронацией, и возложить  на себя корону как можно быстрее. Не ожидая удобного санного пути, она  выехала в Москву 1 сентября, то есть через два месяца после переворота.

Екатерина назначила коронационную  комиссию во главе с генерал-фельдмаршалом, президентом Военной коллегии князем Никитой Трубецким уже 7 июля. Комиссии предстояло в короткие сроки проделать колоссальную работу: проследить за сооружением четырех триумфальных арок, подготовить Грановитую палату к приему гостей, соорудить в Успенском соборе и прочих храмах помосты и балдахины, где должна находиться императрица, привести в порядок регалии, а главное — изготовить большую и малую короны.

Коронация проводилась по выработанному в течение десятилетий  этикету. Сложность церемонии состояла в строгом соблюдении последовательности действа, в котором участвовали  сотни людей: все придворные чины от гофмаршала до пажей, генералитет, сенаторы, президенты коллегий и церковные  иерархи; к статистам более низкого  ранга относились солдаты и офицеры гвардейских полков, пешими и конными сопровождавшие царский кортеж.

Когда знакомишься с «Описанием восшествия в Москве и коронования  государыни императрицы Екатерины II», то поражаешься колоссальной моральной  и физической нагрузке, выпавшей на долю главного действующего лица церемонии  — императрицы. Церемония коронации  продолжалась один день, но Екатерине  в тяжелом и громоздком одеянии  с 13 по 22 сентября довелось выслушивать  приветственные речи от множества военных, гражданских и духовных чинов, участвовать  в торжественных обедах, принимать  поздравления, присутствовать на театральных  представлениях и при этом выражать внимание и расточать обворожительные  улыбки. Корона, однако, стоила того[45].

Самой дорогой достопримечательностью торжеств была императорская корона, украшенная 58 крупными и 4878 мелкими  бриллиантами, а также изумрудом  в 389 карат и крупными зернами  жемчуга. Она оценивалась в два  миллиона рублей.

Только отгремели салюты в честь новой императрицы, как  в конце сентября к графу Григорию Орлову явился капитан московского  драгунского полка Побединский  с изветом о существовании  «заговора» против Екатерины. Поручик  Измайловского полка Петр Хрущев говорил собравшимся у него знакомым: «есть де фамилия царя Ивана Алексеевича, и мы добиваемся знать, где Иванушка». Хрущев убеждал присутствовавших, что в заговоре участвует Иван Шувалов, от которого он якобы и слыхал «вышеозначенные речи».

О серьезности «заговора» можно судить по некоторым любопытным деталям, обнаруженным во время следствия: оказалось, главное действующее  лицо «заговора» Хрущев не знал подлинного имени человека, которого намеревался  посадить на престол — Иоанна Антоновича он называл Иваном Алексеевичем. Зря  он впутал в «заговор» Ивана Ивановича  Шувалова, не имевшего к тому ни малейшего  касательства. О безрассудности поведения  Хрущева свидетельствует и его  публичное заявление о нежелании  выполнять служебные обязанности: «Он дотоль в караул (при дворце. — Н. П.) не пойдет, пока не совершит своего намерения, а у нас де в партии до тысячи человек есть».

Тысяча сообщников — тоже мистификация; в «заговоре», как  выяснило следствие, участвовало несколько  человек. Вторым лицом «заговора» значился поручик Ингерманландского пехотного полка Семен Гурьев. Он признал себя виноватым в попытке вовлечь в заговор солдат и сержантов. Как и Хрущев, Гурьев блефовал, заявляя собеседникам, «что послан Лихарев за принцем Иваном, чтоб привезти его к оному делу».

Вряд ли у следователей, а затем и у суда существовали серьезные основания квалифицировать  досужие разговоры как заговор. Тем не менее суд вынес жестокий приговор: Петра Хрущева и Семена Гурьева, «яко главных в том деле зачинщиков — четвертовать», а затем отсечь головы; прочим привлеченным к следствию суд приговорил отсечь головы. Сенат смягчил наказание: двум главным зачинщикам отсечь головы, а остальных отправить на вечную каторгу. Получила возможность проявить милосердие и Екатерина — она не обнаружила в деле Хрущева — Гурьева серьезной опасности для трона и велела главных зачинщиков отправить в ссылку на Камчатку.

Не успели умолкнуть пересуды о деле Хрущева, как по столице  разнеслись слухи о новом «заговоре», связанном с именем Федора Хитрово. Если Хрущев и его сообщники действовали  против Екатерины, то усилия Хитрово  были нацелены на ее защиту. Второе отличие  — в составе заговорщиков: Хрущев вербовал сторонников среди военных, в то время как Хитрово ориентировался на придворных.

Суть дела состояла в том, что камер-юнкер Хитрово, проведавший  о намерениях Екатерины оформить супружеские связи с Григорием  Орловым законным браком, решил противодействовать этому плану. Хитрово поделился  своими намерениями с камергерами  Ласунским и Рославлевым. Камергеры сочли себя обойденными при раздаче пожалований за участие в перевороте 28 июня и считали, что императрица была излишне щедра по отношению к Орловым.

Согласно сведениям Хитрово, план обвенчать Екатерину с Г. Орловым якобы исходил от А. П. Бестужева, но его осуществлению  противилось множество вельмож: Панин, Разумовский, Теплов, Дашкова  и многие другие. Они должны были предостеречь императрицу от этого опрометчивого шага, а если та окажется глуха к их доводам о вредности для страны этой затеи, то надлежит истребить всех Орловых, и в первую очередь Алексея, ибо в представлении Хитрово «Григорий Орлов глуп; но больше всего делает брат его Алексей: он великий плут и всему делу причиной». Этими соображениями Хитрово поделился с камер-юнкером князем Несвижским, который тут же настрочил донос.

Весной 1763 года, когда велись эти разговоры, императрица путешествовала по городам Среднего Поволжья: Ярославлю, Костроме, Ростову. Тем не менее к делу Хитрово она проявила живейший интерес и взяла в свои руки все нити следствия: составляла вопросы взятым под стражу, вникала во все детали. Особенно ее интересовали планы Хитрово относительно ее самой: «чего они намерены были делать против мене, есть ли бы я не принимала их представлений».

Первое послание руководившему  следствием сенатору В. И. Суворову Екатерина  отправила 24 мая с пометкой «секретнейше». Она велела Суворову «поступать весьма осторожно, не тревожа ни город и сколь возможно никого». В другой записке Екатерина интересовалась: «арестование Хитрово тревожит ли любопытных, или еще не ведают в городе» и опять заклинала: «все сие дело секретное».

Следствие убедило императрицу, что Хитрово руководствовался благими  намерениями и его разговоры являлись простой болтовней. Поэтому Екатерина предупреждала Суворова, чтобы тот не ставил знака равенства между умыслом и действием, как того требовало Уложение 1649 года: надлежало «весьма различать слова с предприятием». В результате Хитрово отделался легким испугом — ссылкой в принадлежавшее ему село Троицкое Орловской губернии[46].

И все же дело Хитрово  оказало влияние на императрицу  — она отказалась от плана обвенчаться  с Григорием Орловым. Другое следствие  того же дела — появление манифеста  «О молчании». Как ни стремился Суворов  держать дело в тайне, слухи о  нем проникли в придворную среду, а через нее и к горожанам, обрастая при этом небылицами всякого  рода. Манифест предостерегал против распространения ложных слухов: «Воля  наша есть, чтоб все и каждый из наших  верноподданных единственно прилежал своему званию и должности, удаляясь от всяких продерзких и непристойных разглашений». Их распространителям Манифест грозил суровыми карами: «Мы тогда уже поступим по всей строгости законов»[47].

Последний из заговоров в  царствование Екатерины II связан с  именами Мировича и Иоанна Антоновича. Он относится к 1764 году. Выше упоминалась, что Екатерина крайне интересовалась Иоанном Антоновичем и поспешила взглянуть на него сразу же после переворота. Убедившись, что претензий на престол с его стороны опасаться не следует, императрица решила внести в его судьбу некоторые изменения. Она хотела, чтобы он «всегда в охранении от зла остался», но допускала его пребывание не в Шлиссельбургской крепости, а в «не весьма близком и не весьма отдаленном» монастыре, таком, где нет богомолья и где, следовательно, не будет посторонних глаз. Режим содержания его должен быть таким же, как в Шлиссельбурге.

С Иоанном Антоновичем  велись беседы, чтобы склонить его  к принятию духовного чина, и он, кажется, был готов постричься в  монахи под именем Гервасия, но тут вихрем ворвался Мирович и перечеркнул все планы императрицы.

Подпоручику Смоленского  пехотного полка Василию Яковлевичу Мировичу довелось отвечать за грехи  своего деда, переяславского полковника Федора Мировича, переметнувшегося вместе с Мазепой к Карлу XII. Федор Михайлович после полтавской катастрофы шведского короля бежал в Польшу, оставив на Украине жену и двух сыновей. Начались мытарства оставшихся в России детей изменника, пока, наконец, они не оказались в Сибири. У одного из сыновей опального Мировича, Якова, родился сын Василий, вошедший в историю как организатор заговора с целью свержения с престола императрицы Екатерины, освобождения Иоанна Антоновича и возведения его на трон.

Побудительные мотивы, которыми руководствовался Василий Мирович, были далеки от идейных. За 24 года жизни он убедился в безысходности своего положения: на пути его карьеры стояли тени деда и отца, и ему, знатному по происхождению отпрыску, внуку богатого переяславского полковника, довелось жить в нищете, не надеясь ни на материальное благополучие, ни на продвижение по службе. Попытка выпросить хотя бы часть конфискованных у деда имений не увенчалась успехом. У озлобленного Мировича, погрязшего в карточных долгах, возникла дерзкая мысль достичь благополучия столь же рискованным, как и безнадежно авантюрным способом — водрузить корону на слабоумную голову Иоанна Антоновича, который в знак признательности тут же, как он полагал, облагодетельствует своего освободителя. На память заговорщику приходили события двухлетней давности, когда сама Екатерина с легкостью овладела троном.

Мысль совершить переворот  осенила Мировича 1 апреля 1764 года. Осторожный и скрытный подпоручик после долгих колебаний решил посвятить в  тайну своего предприятия поручика Великолукского пехотного полка Аполлона Ушакова. Заговорщики составили план действий, решив реализовать его в дни, когда императрица выедет из Петербурга в Прибалтику.

Неделю спустя после ее отъезда Мирович должен был напроситься  караульным офицером в Шлиссельбург, к нему якобы в качестве курьера  прибывает Ушаков, вручает манифест, зачитываемый перед строем солдат. Те освобождают узника, и все вместе отправляются в Петербург, где на Выборгской стороне показывают Иоанна Антоновича артиллерийскому лагерю, который, признав в нем императора и присягнув ему, привлечет на свою сторону весь гарнизон столицы.

Случай внес в этот безрассудный план существенные коррективы, значительно  уменьшившие и без того скудные  шансы на успех: Ушаков, отправленный Военной коллегией в Казань, утонул в пути. Это, однако, не удержало Мировича от выступления. Привлечь кого-либо в  сообщники он не отважился, опасаясь предательства, и решил приводить  план в действие в одиночку.

9 июля 1764 года Екатерина,  находившаяся в Риге, получила  извещение от Н. И. Панина  о трагедии в Шлиссельбурге,  разыгравшейся 5 июля. События развивались  в такой последовательности: во  втором часу ночи Мирович поднял  по тревоге караульных солдат, поставив их с ружьями во  фрунт, велел взять под стражу коменданта крепости, отправился к казарме, где содержался узник, и открыл стрельбу по охранявшим его караульным солдатам. Между ними завязалась перестрелка. Когда Мирович решил усилить огневую мощь и велел притащить шестифунтовую пушку, солдаты, охранявшие Иоанна Антоновича, прекратили сопротивление. Мирович ворвался в каземат, где содержался Иоанн Антонович, и обнаружил там его мертвое тело — офицеры выполнили инструкцию никому не выдавать его живым.

К офицерам Чекину и Власьеву, возглавлявшим караульную команду, Мирович обратился со словами  упрека: «А вы, бессовестные! Боитесь  Бога? За что вы невинную кровь пролили?»

События, произошедшие в  Шлиссельбурге, не на шутку встревожили  императрицу. Хотя она и заверяла Панина, что не предалась страху, но озабоченность и страх за свое будущее видны в каждой строке ее письма. Она ошибочно полагала, что  Мирович не одинок и к заговору причастно множество людей, считала  необходимым искать корни заговора в Петербурге и обещала в скором времени прибыть в столицу: «Я не останусь здесь ни одного часа более, чем сколько нужно, не показывая, однако, что я спешу, и возвращусь в Петербург, и здесь, надеюсь, мое возвращение немало будет содействовать уничтожению всех клевет на мой счет». Это письмо императрица отправила 10 июля. И хотя Панин уверял ее, что Мирович не имел сообщников, она в этом сомневалась, что явствует из ее ответа 11 июля: «Хотя по вашим примечаниям с основанием видится, будто у Мировича сообщников нет, однако полагаться не можно на злодея, такого твердого в своем предприятии, но должно с разумной строгостью исследовать сие дело»[48].