Живопись эпохи барокко

Живопись эпохи  барокко 
Картина голландского живописца Рембрандта ван Рейна «Возвращение блудного сына». Размер картины 262 x 205 см, холст, масло. Из парижского собрания герцога Антуана д'Ансезюна в 1766 году. 
Многократно используемая Рембрандтом в гравюре, рисунке и в живописи притча о блудном сыне находится в центре того понимания гуманности, которую олицетворяет дух Нагорной проповеди, с её поэтической диалектикой греха и покаяния, уверенности в доверии и спасительной любви к ближнему, с её антидогматической, действенно врывающейся в жизнь, поистине творческой солидарностью. Поэтому не удивительно, что эта притча стала самой близкой темой Рембрандта. Эта картина, несомненно венчающая его позднее творчество и устремления, о покаянном возращении сына, о бескорыстном прощении отца, ясно и убедительно обнажает глубокую человечность повествования. (Спорна, однако, датировка, вместо 1668-1669 годов было сделано предложение историками искусства Г. Герсоном, И. Линником датировать картину 1661 или 1663 годами). В картине господствует «только одна фигура - отец, изображённый в фас, с широким, благословляющим жестом рук, которые он почти симметрично кладёт на плечи сына. Этот же, изображённый со спины, стоит перед отцом на коленях, образуя с ним монументальную группу, которую можно было бы вылить в бронзе. Нигде с таким чувством не проявлялась объединяющая человеческая сила монументальных форм. Отец - полный достоинства старец, с благородными чертами лица, одет в царственно звучащие красные одеяния. Но и эта монументальность у Рембрандта распадается, подмываемая мощным потоком человечности, изливаемой на этот, кажется, так прочно спаянный блок. От благородной головы отца, от его драгоценного одеяния наш взгляд спускается к постриженному наголо, преступному черепу сына, к его беспорядочно висящим на теле отрепьям, к подошвам ног, дерзко выставленных навстречу зрителю, преграждая его взгляд... Группа опрокидывается в её вершине. Отец, который кладёт руки на грязную рубашку сына так, как будто он совершает священное таинство, потрясённый глубиной чувства, он должен так же держаться за сына, как и держать его...  
Второстепенные фигуры братьев и сестёр также присутствуют в картине, но не принимают никакого участия в действии. Они лишь на границе происходящего, лишь очарованные немые свидетели, лишь окружающий исчезающий мир...» (Рихард Гаманн). По мнению исследователя Боба Хаака, возможно Рембрандт «изобразил эти фигуры лишь эскизно, и другой художник закончил их», в живописи же главной группы, как и в «Еврейской невесте», неподражаемо объединились форма и дух. Всё здесь - действительно и в высшей степени символично: блокообразное и в то же время внутренне-неустойчивое, переливающееся из одного элемента в другой единство фигур отца и сына, ромбическое, напоминающее алмазную шлифовку обрамление головы сына руками отца, прощупывающий жест рук, этого незаменимого человеческого органа. «Всё, что эти руки пережили - радости, страдания, надежды и страхи, всё, что они создали или разрушили, что они любили или ненавидели, всё это выражено в этом молчаливом объятии» (Жермен Базен). И, наконец, этот всеобъемлющий, полный утешения и прощения красный цвет плаща, звучная сердцевина рембрандтовского «завета человечеству» (Гаманн), этот догарающий след самоотверженной, гуманной души, этот призыв к действию, красный цвет надежды, многообещающий свет любви.