Айседора Дункан (1877- 1927)

Знаменитая на весь мир "босоножка" своими оглушительными романами с женатыми мужчинами ломала укоренившиеся в сознании общества табу, а те, кто мог бы дать ей долгожданное счастье, были довольны, что были ее возлюбленными, не более того. Она оставалась одинокой и на своём танцевальном Олимпе, даря неблагодарным возвращение к далёким истокам искусства. На этом этапе своей жизни она, казалось, почти прикоснулась к реализации извечной женской мечты, встретив холёного и красивого богача Париса Юджена Зингера, наследника изобретателя швейной машинки. Он не только оплатил все её просроченные счета, но даже готов был предложить руку и сердце. Однако был настолько ревнив, что поставил условие брака, оговорив место для Айседоры где-то между зубной щёткой и швейной машинкой. Айседора заявила, что её нельзя купить. Практически сразу после того, как у них родился сын Патрик, они расстались. Новая драма сломила актрису: ей начали мерещиться то похоронные марши, то два детских гроба среди сугробов. "Помешательство" оказалось предчувствием первой настоящей беды, ведь в череде романов дети были её единственным светом.

Айседора - Художник.

Искусство Айседоры пришло из античных времен, неся современникам  грацию движения, гибкость тела, очарование и легкость одежды — все то, что  долгие века было скрыто в греческих  скульптурах.

Она всегда требовала: «Дайте мне рабочего  художника, бедняка — они понимают мое искусство. Для богатых я просто развлечение. Пусть придут мои друзья-художники, для них я создала и танцую Воскрешение».

Ее танец художники  описывали,  хвалили и объясняли  на всех языках, и каждый вкладывал  в него свое понимание,  раскрывая то вдохновение, которое он черпал из этого чудесного источника.

Говорит  ее  лучшая  подруга  и   автор  книги  « Моя  жизнь,  Моя Россия, Мой  Есенин»:   Когда меня просят объяснить искусство Айседоры, я не могу связать его ни с каким именем, а ведь я все время была около нее, и каждый раз его вечно меняющиеся чистота и красота ослепляли меня. Я не нахожу слов, которыми можно было хотя бы намекнуть на то, что ее искусство означает, поэтому я хочу привести отрывки из нескольких собранных мною статей (а их великое множество).

Вот отрывок из статьи, которая  очень нравилась Айседоре и была написана ее преданным другом Мэри Фэнтон Робертс:

«Магия танца  Айседоры Дункан так велика, что  даже в современном театре она  заставляет вас забыть, что вы заключены в этих дурацких стенах. Своей музыкой и движением она уносит вас с собой в дикие леса к богу Пану с его флейтой и к танцующим нимфам, солнцу, ветру и любви.

С того момента, как начинает играть оркестр и  раздвигается зеленый занавес, а  по сцене на фоне задников цвета мягкого бледного облака пролетает фигура, окутанная вуалью цвета солнечного или лунного луча или же лазури бледного рассвета, исчезают все скучные повседневные заботы и перед глазами встает огромная, величественная и простая картина зари человечества. Если бы Крылатая Победа могла бы двигаться на своем высоком пьедестале в Лувре, то движения ее были бы, несомненно, теми же, что и у Айседоры в серии танцев на тему «Ифигения», которую она создала на музыку Глюка. Каждое движение ее полно такого великолепия и красоты, что ваше сердце начинает биться сильнее, глаза влажнеют, и вы понимаете, что, даже если жизнь ваша счастливая, такие дивные моменты выпадают раз во много лет. А затем фигура тает в зеленых складках занавеса, и вы вспоминаете, что, когда Айседора танцевала в Париже, великие художники и поэты, не стесняясь, плакали и поздравляли друг друга  с такой редкой радостью. Самое необыкновенное — это впечатление, которое у вас остается от этой женщины, даже когда танец окончен и сцена пуста!

Невозможно  вспомнить ни одного па ее танца, потому что у этой женщины с заоблачных высот нет выученных «трюков», которые можно было бы запомнить  и повторить. Имитаторов Айседоры Дункан  не существует, поэтому что нет других женщин, которые посвятили бы всю свою жизнь тому, чтобы ясно представить, что же такое красота, искренне бы ее искали и отбрасывали бы все, что не  находится в гармонии с простотой и совершенством Природы. Айседора танцует так, как чувствует, и чтобы имитировать ее танец, потребовались бы, прежде всего работа и учеба, которые дали бы возможность достичь высоты ее покойной, иной мысли и чистого духа, потому что никакое обучение не позволяет с улыбкой накинуть на себя величие».

А больше других нравилась Айседоре тонкая, понимающая критика Иветт Гильбер, которую  она считала од ним из прекраснейших художников Франции:

«Когда Айседора танцевала «Аве Марию» на музыку Шуберта, парижанка в соседней ложе пробормотала, обливаясь слезами: «Я не могу прийти в себя», А меня, даю вам честное слово, просто душили рыдания. Во время Похоронного марша из «Сумерек Богов» я видела, как марширует величественная фигура Победы!

Перестанем  повторять, что танцовщица должна быть Двадцатилетней и тощей.

Айседора   в  России (1905 год).

Поезд, который  вез Дункан в Петербург, вместо того чтобы прибыть согласно расписанию в четыре часа дня, был задержан снежными заносами и прибыл в четыре часа на следующее утро, с опозданием на двенадцать часов. На вокзале ее  никто не встречал.

Она увидела, как  вели  рабочих  на  казнь,  за  то,  что они, находясь в нищенском  положении, пришли просить у царя помощи — хлеба для своих жен  и детей. У   Дункан   слезы  струились  по лицу и замерзали на щеках, пока печальная бесконечная процессия проходила мимо. С беспредельным негодованием она смотрела на несчастных, убитых горем рабочих, которые несли своих замученных товарищей. Если бы поезд не опоздал на двенадцать часов, она бы никогда этого не увидела,  и вся дальнейшая жизнь сложилась бы иначе. О, какими же незначительными и напрасными казались ей  сейчас все ее личные желания и страдания! «Как бесполезно мое искусство, если оно не могло ничем здесь помочь» - думала  она.

Приехав в  гостиницу она  поднялась в свои пышные комнаты и, скользнув в постель, плакала, пока не уснула.

Комната в гостинице  «Европа» была огромной, с высоким  потолком. Окна были замазаны и никогда  не отворялись. Воздух проходил через  вентиляторы, вделанные высоко в стене. Айседора  проснулась поздно. Пришел  к ней  ее  директор и принес цветы.

Спустя два  дня  Дункан выступала перед верхами  петербургского общества в зале Дворянского  собрания. Как странно, должно быть, было этим любителям пышного балета, с его расточительными декорациями и обстановкой, видеть, как молодая девушка, одетая в тунику из паутинки, появляется и танцует перед простым голубым занавесом под музыку Шопена. И все же даже после первого танца раздалась буря аплодисментов.      На следующий день меня посетила маленькая дама, закутанная в соболя, с брильянтами, свисающими с ушей, и в жемчужном ожерелье вокруг шеи. К моему изумлению, она объявила, что она танцовщица Кшесинская.

⁽Кшесинская Матильда (Март) Феликсовна (1872—1971) — русская балерина. Обладала яркой артистической индивидуальностью.)

Она пришла приветствовать Айседору  Дункан  от имени русского балета и пригласить на торжественный  спектакль в опере в тот  же вечер. Дункан   привыкла  к  тому,  что   люди  со стороны  балета  встречают  лишь холодностью  и враждой. Танцовщицы балета доходили до того, что рассыпали гвозди на моем ковре, о которые она  ранила себе ноги. А  эта перемена отношения к ней   была одновременно и лестной, и удивительной.

Вечером великолепная карета, нагретая и полная дорогих мехов, отвезла ее в оперу, где для Дункан  была приготовлена ложа в первом ярусе, а в ней — цветы и конфеты.  Айседора  до  сих  пор  носила свою короткую белую тунику и сандалии и, должно быть, выглядела очень странно среди этого собрания всех богачей и аристократии Петербурга.

«Я враг балета, который считаю фальшивым и нелепым  искусством, стоящим вне лона всех искусств,   но нельзя было не аплодировать волшебной фигуре Кшесинской, когда  она порхала по сцене, скорее похожая  на птицу, чем на человеческое существо» - так  говорила  сама  Дункан.

В антракте  она  осмотрелась и увидела  прекраснейших в мире женщин в  дивных декольтированных платьях, обвешанных драгоценностями и сопровождаемых мужчинами в ослепительных мундирах. Все это выставленное напоказ пышное великолепие так трудно было понять в его контрасте с погребальной процессией на рассвете минувшего дня!

После спектакля  ее   пригласили  на ужин, во дворец Кшесинской и там    она,  встретила великого князя Михаила. Дункан  поделилась  с  ним  своим планом  о танцевальной школе для детей из народа.

Несколько дней спустя вновь ее  приглашают  посетить прекрасную Павлову (Павлова Анна Павловна (Матвеевна) (1881—1931) — русская балерина, классическая танцовщица, утвердившая далеко за пределами России мировую славу русского балета), и опять  предоставляют ложу, чтобы видеть Павлову в восхитительном балете «Жизель». Несмотря на то, что движения этих танцев противоречили  чувствам  Дункан,  она  не могла удержаться от горячих аплодисментов Павловой.

За ужином в  доме Павловой, который был скромнее дворца Кшесинской, Дункан  сидела между  художниками Бакстом и Бенуа  и впервые встретила Сергея Дягилева, с которым вступила в горячий  спор об искусстве танца, противостоящего, с ее  точки зрения, балету.

Вечером, за ужином, художник Бакст сделал небольшой  эскиз с Айседоры,  он  обладал  некоторыми способностями ясновидца  и  сказал: «Вы добьетесь великой  славы,— говорил он,— но потеряете  двух существ, которых Вы любите больше всего на свете». В то время это предсказание являлось для Дункан  загадкой.

После ужина, к  удовольствию своих друзей, неутомимая Павлова танцевала опять. Хотя все  разошлись лишь в пять часов утра, она пригласила Дункан  приехать в половине девятого в то же утро, если я пожелаю посмотреть, как она работает. Дункан  приехала, опоздав на три часа, и застала  Павлову стоящей в тюлевом платье и упражняющейся у станка, совершая сложнейшую гимнастику. Старый господин со скрипкой отмечал время и уговаривал Павлову стараться. Это был знаменитый балетмейстер Петипа (Петипа Мариус Иванович (1822—1910) — русский балетмейстер и педагог).

В течение трех часов Дункан  наблюдала  в  напряжении и замешательстве,  за  изумительной ловкостью  Павловой. Она казалась эластичной и сделанной  из стали. Ее прекрасное лицо приняло суровое выражение мученицы. Ни разу она не остановилась ни на минуту. Вся суть этой тренировки, по-видимому, состоит в том, что она полностью отделяет гимнастические движения тела от рассудка. От этой строгой мускульной дисциплины рассудок, оставаясь безучастным, может лишь пострадать. Такой подход прямо противоположен всем теоретическим основам школы  Дункан, согласно которым тело становится прозрачным и является средством выражения ума и души.

Через  некоторое  время  Дункан   посетила Императорскую балетную школу. Там увидела всех маленьких учеников, стоящих рядами и проделывающих все свои мучительные упражнения. Они стояли в течение часа на носках, похожие на жертв жестокой и бесполезной инквизиции. Огромные пустые танцевальные залы, лишенные всякой красоты, с большим портретом царя на стене походили на комнату пыток. «В тот момент я сильнее, чем когда-либо, почувствовала убеждение, что Императорская балетная школа враждебна природе и искусству» - думала  Айседора.

После недельного пребывания в Петербурге она  едет в Москву.  Там публика   к  танцу  Дункан   вначале не проявляла такого энтузиазма, как в Петербурге. 

   По  словам  Станиславского: «Приблизительно в этот период, в 1908 или 1909 году, не помню точно даты, мне посчастливилось узнать два больших таланта того времени, которые произвели на меня сильное впечатление: это были Айседора Дункан и Гордон Крэг. Я попал на концерт Дункан случайно. Первое появление Дункан не произвело особого впечатления. Непривычка видеть на эстраде почти обнаженное тело мешала разглядеть и понять самое искусство артистки. Первый, начальный номер ее танцев был встречен наполовину жидкими хлопками, наполовину брюзжанием и робкими попытками к свисту. Но после нескольких номеров танцев, из которых один был особенно убедителен, я уже не мог оставаться хладнокровным к протестам рядовой публики и стал демонстративно аплодировать. Лишь только публика поняла, что хлопать можно, что хлопать не стыдно, начались сначала громкие аплодисменты, потом вызовы, а в заключение — овации.

После первого  вечера я уже не пропускал ни одного концерта Дункан. Потребность видеть ее часто диктовалась изнутри  артистическим чувством, близко родственным ее искусству.

Я не имел случая познакомиться с Дункан при первом ее приезде. При последующих ее наездах в Москву она была у нас на спектакле, и я должен был приветствовать ее как почетную гостью. Это приветствие стало общим, так как ко мне присоединилась вся труппа, которая успела оценить и полюбить ее как артистку.

Дункан не умела говорить о своем искусстве последовательно, логично, систематично. Большие мысли приходили к ней случайно, по поводу самых неожиданных обыденных фактов. Так, например, когда ее спросили, у кого она училась танцам, она ответила: «У Терпсихоры. Я танцевала с того момента, как научилась стоять на ногах. И всю жизнь танцевала. Человек, все люди, весь свет должны танцевать, это всегда было и будет так. Напрасно только этому мешают и не хотят понять естественной потребности, данной нам самой природой».

Во  время  концерта,  к ней   приходили    посетители  и мешали  ей  готовиться к танцам, она объясняла:

«Я не могу так  танцевать. Прежде чем идти на сцену, я должна положить себе в душу какой-то мотор; он начнет внутри работать, и  тогда сами ноги, и руки, и тело помимо моей воли будут двигаться. Но раз мне не дают времени положить в душу мотор, я не могу танцевать...»   слова Айседоры Дункан.

Будучи чрезвычайно  занятым, на репетициях в своем театре, Станиславский имел обыкновение  часто приходить к  Айседоре  после спектакля. В своей книге он говорит о наших беседах:

«Думаю, что  я должен был надоесть Дункан своими расспросами».

Нет, он не надоел мне. Я горела желанием делиться своими идеями. Резкий снежный воздух, русская  пища, особенно икра, действительно  совершенно исцелили мой изнурительный недуг, вызванный бесплотной любовью к Тоде. И сейчас все мое существо жаждало общения с сильной личностью. Когда

бы затруднительным  при моем настоящем семейном положении.

  Первое посещение России   Айседоры  было прервано предыдущими ангажементами, призывающими  меня обратно в Берлин. Перед отъездом я подписала контракт на возвращение весной в Россию. Несмотря на кратковременность своего посещения, у меня осталось сильное впечатление. Произошло много ссор за и против моих идеалов, а одна даже завершилась дуэлью между фанатиком-балетоманом и почитателем Дункан. И с этой поры русский балет начал вводить Шопена и Шумана и выступать в греческом платье. Некоторые балетные танцовщицы дошли даже до того, что стали снимать обувь и чулки.

В 1921 г. Луначарский  официально предложил танцовщице открыть  школу в Москве, обещая финансовую поддержку. Однако обещаний советского правительства хватило ненадолго, Дункан стояла перед выбором.