Диалект, как социальная разновидность национального языка

Все классы того общества были «двуязычными». Так, духовенство, купечество, простой люд владели церковнославянским и местным диалектом русского, высший свет молился по-церковнославянски, но в повсеместном общении использовал  или немецкий, или французский. Это привело к тому, что славянские и французские слова стали восприниматься как две формы высокого стиля, славянизмы и варваризмы воспринимались словами одного стиля – высокого. В творчестве писателей, одинаково хорошо владевших обоими языками, это приводило к обогащению литературного языка. Так, Н.М.Карамзин берет слово латинизм индустрия и на основе народного слова промысел и церковнославянского суффикса -ость создает псевдославянизм промышленность; берет немецкое слово социетет и аналогичным путем создает слово общественность, но уже на основе славянского корня. У нас появились тысячи слов с этими и другими суффиксами, созданных на основе церковнославянских или русских корней, и почти все они – кальки с французского или немецкого. Ревнители старины этот путь обогащения русского лексикона не признавали, и прежде всего за использование в непривычном значении суффиксов высокого стиля. Адмирал А.С.Шишков, бывший министром народного просвещения, называл такие слова-кальки «юродивым переводом»: трогательный, занимательный, сосредоточить, представитель, начитанность, обдуманность, оттенок, проявление, развитие, влиять, попасть под влияние, выявлять, уважение, соображение, вдохновить, вдумчивый, закономерный, замкнутость, занятость, невмешательство, нервничать, международный, обусловливать, осмыслить, переживание, равноправный, соотносить, витать, довлеть, утонченность, голосование, настроение, сдержанность, печать («пресса»), насущный, прилежный, деятель, творчество, сосредоточенность, сплоченность…! (Посмотрите в словарях, с каких слов и из каких языков были калькированы данные слова). Существовали и семантические кальки: обыденный = «однодневный» и «ординарный». Словообразовательные модели заимствовались из церковнославянского языка, а значения слов – переводы из западноевропейских языков. В нашем языке вообще не так уж и много истинных славянизмов, и их число постоянно уменьшается. А вот таких псевдославянизмов очень много. Подсчитано, что за 87 лет, от «Словаря церковнославянского и русского языка» под ред. А.Х.Востокова (1847) до «В пушкинские времена была развернута целая борьба между «шишковистами» – пуританами в языке и любителями иностранных слов. Это попадало даже в городскую развлекательную журналистику. О.И.Сенковский (Барон Брамбеус) писал: «Не могу же я в модном трактире ни написать, ни произнесть при порядочных людях по твоим правилам и примерам, грамматика: «внемли гласу моему, о лакей; в сем супе плавают власы, я не хочу сего супа, подай мне оных цыплят, кои столь пахнут маслом, а посему и долженствуют быть очень вкусны, а также прибавь к оным зеленого гороха, дабы покормить их хотя после их смерти, ибо упомянутые цыплята, по-видимому умерли от голода, как сие видно из их кожи, объемлющей одне только кости». «Шишковисты» осуждению подвергали (тоже галлицизм!) целые обороты, готовые формулы-фразы: Это было первый раз, что..; Он никогда не был так здоров; Ты немедленно оставишь этот дом; Поговорим ли мы, наконец, серьезно? Он превосходил в искусстве самого себя, Если у нас чего и нет, это единственно по той причине, что…

Русские господа не могли  обойтись без общения со слугами. Отсюда такое количество галлицизмов  в русском просторечии: по-ихному, была покрывшись (такая форма встречалась  и северных диалектах), надобно, чтобы; водить за нос; иметь зуб на кого-л.; работать как вол; я имею вам сказать. Щеголи 18 в. внесли в наш язык множество междометных галлицизмов: Кстати! Правда! Хорошо! Да ну! Черт возьми! По чести! Истинно! Честью клянусь! А как же! Что за мысль! Какая глупость! Какой ужас! Боже мой! О небо! Пустяки! Галиматья! Славно! Бесподобно! Шутки прочь! Были калькированы обращения: радость моя, душа моя, ангел мой; диффемизмы: до безумия, я умираю, я падаю, шутишь! Привязался ко мне! Отцепись! Я отвязался от него… Заимствуются следующие выражения: влачить жалкое существование, питать надежду, нужно набраться терпения, он далек от этого, он накинулся на…, в нем найдешь то, что…, пахнет стариной, он начитан, выкинь вздор из головы, он играет роль, принести извинения, сделать блестящую карьеру, сделать блестящую партию, дал себе труд, это обходится много дешевле, он совершенно потерял голову, наберемся терпения и мы, сострадательны к ближним как никто, носит характер неопределенности, он интриговал, это имело роковое значение; рассчитывать на кого-л.; делать кого несчастным; иметь жестокость, предшествовать кому, пройти молчанием, разделять чьи-л. Мысли или чувства, прежде нежели сказать, слишком умен, чтобы не понять, иметь что возразить, иметь что-н. против, считаться с кем-л., человек такого закала, раз он взялся – непременно сделает, от всего сердца, со временем, делать вид; придавать чему-л., цену, отделаться испугом, иметь место, оставить службу, дом, город.

Весь метафорический язык столичного света в 18 в. – сплошной «галлицизм»: зеркало души (глаза), губительная сталь (сабля), врата мозга, на первый взгляд, на краю пропасти, вопрос жизни и смерти, задняя мысль. Зашифрованность речи -намеренная. Отстранение от родного языка – добровольное. Переведенные метафоры долгое время были символами, недоступными для непосвященных.

Но уже в начале 19 в. создается замечательная книга  русского энциклопедиста-просветителя «Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих  потомков» (покупать только неадоптированный вариант!). Он оставил нам точный портрет того дворянина, с речи которого и началась современная нам литературная речь. Равняясь на его язык и язык ему подобных, составляли в то время академические словари.

Вообще французский язык сыграл роль живой воды, освежившей интеллектуальные возможности русского языка. С языком, с литературой, с искусством пришла европейская культура. Возможность испытать на себе воздействие чужой культуры дворянство получило как сословную привилегию. Но результатами этого воспользовался русский язык. Если мы вслушаемся в ритм тургеневских фраз, в особенности построения предложений, реплик, то сразу определим, что они «совершенно французские», а мы этого не замечаем. И Пушкин, и Карамзин попросту злоупотребляли галлицизмами, но их предложения не кажутся нам перелицованными с французского. Независимый деепричастный оборот мы встречаем у И.И.Дмитриева (Пошедши к нему, спрашивал он меня), у П.А.Вяземского (Сердце как-то билось, садясь в коляску), у Л.Н.Толстого (Проезжая деревню, в коляске сломалось колесо), у А.И.Герцена (Бродя по улицам, мне наконец пришел в голову один приятель).

2.       Речь чиновников. Особую социальную группу со свойственным только ей речевым поведением представляли люди на казенной службе – бюрократы. Рождение бюрократии у нас связывают с реформами начала 19 в. Тогда петровские коллегии, возникшие из приказов, стали департаментами, а потом превратились в министерства, комиссии, комиссариаты и снова в комитеты и министерства. Но настоящий расцвет канцеляризма начинается с крестьянской реформы.

Столичный журналист, филолог Н.И.Греч писал, что заслугой правления Александра Первого следует считать исправление и обогащение русского делового слога. Укоренилось мнение (со времен Салтыкова-Щедрина), что сам чиновник произнести ничего не может, он использует только готовые штампы и клише. Из воспоминаний К.И.Чуковского: «Помню, как смеялся А.М.Горький, когда бывший сенатор, почтенный старик, уверявший его, что умеет переводить с «десяти языков», принес в издательство «Всемирная литература» такой перевод романтической сказки: «За неимением красной розы жизнь моя будет разбита.» Горький указал ему, что канцелярский оборот… не уместен в романтической сказке… Старик согласился и написал по-другому: «Ввиду отсутствия красной розы жизнь моя будет разбита», чем доказал полную свою непригодность для перевода романтических сказок.

В среде чиновников процветал  немецкий язык, из немецкого к нам  пришли выражения-канцеляриты.

Канцеляриты, или бюрократические  профессионализмы, были свойственны  речи дворянства. Все русские дворяне были обязаны служить, быть военными или чиновниками. Поэтому мы встречаем некоторые канцеляриты у Державина, у Пушкина, у Вяземского, у Анненского, и др. Молва называла чиновников множеством описательных оборотов, прямое слово вообще их обходит: канцелярская зацепа, канцелярский крючок, труженик канцелярии, поденщик бюрократии, рыцарь перышка работает каллиграфирующими членами, сидит за зеленым сукном бюро, величает себя государственным деятелем. Большинство канцеляритов – кальки: положить в долгий ящик, сделать внушение, оставаться на справке (устар. «без ответа»), по случаю, привлекать к чему-л., поставить точку над чем-л., чревато последствиями, по моему мнению, оставить без внимания, сообщить устно, видеть наглядно (тавтология!), в курсе дела, железный занавес, произошел обмен мнениями, сокращение штатов, вышел в тираж, состоять в должности, на ваших плечах лежит…; нельзя не признать, в настоящее время, когда…; исходя из того положения, с одной стороны, с другой стороны; тем не менее, по мере того, впоследствие (а не рус. вследствие!). Чехов скажет об этом: «Экая духота!»

В 20-е гг. нашего века возникают  такие перлы, как ставит акцент на чем-л., завершен план ( вместо выполнен), ложить (вместо класть), ставить вопрос ребром, принять меры – мероприятие, заведующий от заведывающий, текущие дела, текущие вопросы, текущий интерес, текущие практические надобности, текущая действительность, текущие общественные дела (идет еще со времен «Современника»). Сохранялось пристрастие к высокому стилю, отсюда сохранение церковнославянских дабы, кои, поелику, неукоснительно, неупустительно и проч. Обкатанный в канцеляриях и утвержденный начальством шаблон стал нормой канцелярского стиля. Почтение к бумаге сказалось в сохранении произношения. Образцом становилось то, что значилось на бумажном листе.

Чиновникам часто приписывают  такие выражения, в появлении  которых они не повинны: произвел посадку, ремонт, раскопки, ничего не произведя. Но у Пушкина встречается: произвести впечатление.

3.       Речь военных. Офицерская среда обладала своим жаргоном. Пристрастие ко французскому языку породило множество случайных и мимолетных выражений, которые в свое время пользовались успехом, некоторые сохранились до настоящего времени: пропустить за галстук, немного подшофе. Из военного языка пришли в нашу речь броня, депо, дисциплина, кампания, комиссар, милиция, палисад, парк, пионеры («саперы, первыми вышедшие на передний край»), рацион («солдатский паек»), секрет, субординация, экскурсия («набег»), блокада, кадры, темп («ритм движения на параде»), есть («yes»), Даешь! (« do yes!»), дрейфить (из дрейфовать).

4.       Купеческая речь была очень эклектична: с одной стороны, сильвестров «Домострой» (ср. славянизмы из Мясницкого: Вперяйте взоры, дяденька, вперяйте! Только бы Лизочку с тетенькой обрящить-с! Чего-с? Кажется, они ни шиша не глаголят..; у нас, в Черноболотинске, певческие патреты харчистые, прямо сказать морды глянцевые с спиртовым лаком, а у тебя измождение), с другой стороны, большое количество слов из воровского жаргона (жулик- об ученике, который действует под руководством опытного учителя, мазы; дело на мази; мазурик – ученик рангом повыше), многие купцы желали впитать в себя и французскую речь. (См. Островского, Боборыкина). Многое было и из просторечия: соседить, неоглядный, последыш (у Брюсова)

5.       Профессиональные жаргоны. В северной столице они формировались на основе заимствований из немецкого языка: шпатель, шпатлевать, шпатлевка, скобель, рубанок, шлесарь-слесарь, маляр, др.

6.       Воровской жаргон = блатная музыка, байковый язык. Некоторые слова и выражения позднее вошли в РР: амба, для близиру, для форсу, двурушничать, достукаться, зашиваться, засыпаться, завсегдатай, темнить, не каплет, захороводить, забуреть, кемарить, манатки, чинарик, башка, зубы заговаривать, трепаться, охмурять, клевый, лады=ладно, мокрое дело, липа, слабО, стырить, подначивать, чумичка, малина, круто, прогореть, слинять, ушлый, блат, поднять хай. Источником таких слов были слова финские, татарские, цыганские, турецкие, китайские, немецкие, еврейские.

7.       Речь разночинцев. Часто обращаются к «Очеркам бурсы» Н.Г.Помяловского. В речи бурсаков многое восходит к книжным выражениям, но употребляются они в необычных сочетаниях со словами, общерусскими по звучанию и смыслу: Камчатка почивала на лаврах до сего дня спокойно и беспечно – вульгаризм в сочетании с поэтизмом, славянизмом и нейтральными словосочетаниями. Бурсаки часто употребляли слова, нормативные, с точки зрения СРЯ, но просторечные, с точки зрения лит. языка той эпохи: белобрысый, барахтаться, малютка, дребедень, тормошить, подскочить, забежать, приотстранить, пристанывать, приболеть, подсказать, домик, коровка (уничижительно-пренебрежительные деминутивы). Речь бурсаков очень экспрессивна, не имеет терминологической однозначности: спереть, стибрить, объегорить, облапошить, ляпнуть, рявкнуть, наяривать, садануть, отмочить, влепить, шарахнуть. Речь семинаристов противопоставлялась речи гимназической: семинарист срезался на экзамене, гимназист провалился; учеба – семинарское слово, возникшее «в пику» слову учение. По окончании семинарии бурсаки или продолжали дело отцов, или уходили в науку, просвещение, изменяя не только себя, но и многих современников. Многие с таким речевым багажом уходили и в журналистику, формируя языковые вкусы эпохи. Русская журналистика вышла из бурсы. Со стороны аристократии это всегда вызывало насмешливую критику (и действительно, ср.: абсолютная истина, окрылить дух, мировые явления, мировые события – сейчас мы употребляем эти словосочетания, не задумываясь о тавтологии). Основной заслугой русской публицистики 19 в. было, пожалуй, введение интернациональной лексики в русский литературный язык.

В самом начале 20 в. станет ясно, когда станет ясно, чего добился  «журнальный язык», Ин.Анненский  скажет: «Нет у нас образцов речи, нет и ее литературных схем, в виде ли речи академической, речи кафедры или речи сцены. Литературная русская речь как бы висит в воздухе между журнальным воляпюком и говореньем, то есть зыбкой беспредельностью великорусских наречий и поднаречий… Я уже не говорю о том, что для русских лингвистов наша литературная речь есть явление гибридное и едва ли потому особенно поучительное. Крайняя небрежность и принципиальная бесцветность журнальной речи…» О молодости русской светской литературы и публицистики свидетельствуют слова журналист, газетчик, писатель (не равно «сочинитель»).

Светская публицистика – слово сегодняшнего дня, оно очень быстро стареет. Вчера еще яркое, грозное, сегодня оно превращается в штамп и уже отпугивает сторонников банальностью. Под напором однозначных газетных публикаций появляется масса штампов. Одни штампы сменяются другими, старые уходят с газетного листа, но не из речи. Запишите эти штампы и никогда больше не употребляйте: уловить момент, войти в силу, переходная эпоха, шатание мысли, глазами истории, между делом, сойдет и так, нельзя не признать, уж если раз автор допускает, продукт (а не продукция) эпохи, невежества, отсталости; пружина действия, пружина заговора; могут встречаться такие перлы, как: солист игры в баскетбол, Диетические блюда – высококалорийный залог здоровья! Маршруты жатвы, ключевой вопрос, узловые проблемы, сделали порядка ста штук, конструктивное предложение, комплекс вопросов, наш контингент.

Любая пресса идеологизирована. Увеличение количества иностранных слов, преимущественно политических и социальных терминов, связано с развитием революционного движения в России. Так, петрашевцы ввели в оборот такие слова, как популярность, конституция, цивилизация, культура, материализовать, мотивы, прогресс. Разумеется, дворянин, изучавший философию и политику, не нуждался в точном научном термине на русском языке. Он знал такой термин из французских или немецких сочинений. Но разночинец не владеет языками, да и общественная жизнь России нуждается в собственной терминологии. Роль публицистики оказывается в таких условиях весьма важной. Она готовит общественное сознание к новым действиям. Но и она же подвергается пародированию (пародия на язык разночинской публицистики середины 19 в.): «Позвольте мне в краткой импарциальной форме изложить вам всю индивидуальность и конкретность нашего века. Пауперизм, происшедший от аномальных идей современных цивилизованных рас, и цинизм принципов, мистифицируя авторитет симптомов амптомов парадоксальной иллюзии, парализует все ресурсы самобытного прогресса индивидуумов, парализует, так сказать, антагонизм интеллектуального оптимизма…»