Асимметрия информации: достижения, результаты и критика

Работа Арнота и Стиглица прямо противоречит отдельным исследованиям, посвященным переходному периоду. Дж. Хэй, А. Шляйфер и Р. Вишны, например, считали, что институты рыночной экономики могут возникнуть только под давлением группы собственников, которая защищала бы свои интересы с помощью таких институтов. В этом аргументе содержится некая интуитивная сила.

Логично предположить, что  законодатель в своей деятельности зачастую сталкивается с проблемами, которые касаются существующих законов  и институтов. И, разумеется, он уделяет  крайне мало внимания новым, прежде не возникавшим проблемам. Основную предпосылку  подобного подхода можно обозначить следующим образом: агенты, в данном случае владельцы прав собственности, способны ясно идентифицировать свои долгосрочные интересы- в качестве социальной группы и отличать их от сиюминутных личных интересов.

Предположить, что способность  оценки долгосрочного группового интереса может возникнуть спонтанно и  стать всеобщим достоянием, - значит утверждать, что на агентов не распространяется принцип "завесы неведения". Но если бы это было так, агенты не нуждались  бы в правах собственности, ведь они  могли бы предвидеть будущее во всех его проявлениях, заключая полные и  совершенные контракты. Необходимость  возникновения прав собственности  обосновывается именно тем, что агенты ввиду "завесы неведения" и информационной асимметрии не могут заключать такие  контракты. Аргумент, связанный с  ограниченностью умственных способностей законодателя, допустим, но само предложенное решение является логически и  теоретически противоречивым, а к  тому же и неверным с исторической точки зрения.

На самом деле Хэй, Шляйфер  и Вишны предполагают, что рынок  может спонтанно порождать границы  и условия собственного эффективного функционирования. Однако уже давно (более 25 лет) известно: данное предположение  неверно, если допустить, что информация, которой располагают агенты, не является полной или совершенной.

Асимметрия информации и  возобновление связи между микро- и макроэкономикой

Отказавшись от представлений  об информационной эффективности рынка, можно более реалистично подойти  к анализу фирмы и рыночных взаимодействий. Используя понятие  информационной асимметрии, Б. Гринвальд  и Дж. Стиглиц рассматривают поведение  фирмы в условиях неопределенности иначе, чем это делается в стандартной  теории.

Например, согласно стандартной  теории, в основу того или иного  инвестиционного решения положен  результат сравнения реальной процентной ставки и параметра прогнозной оценки окупаемости затрат. В этом случае ни располагаемый объем денежных средств, ни стоимость предприятия  в расчет не принимаются.

Эмпирические исследования середины 1950-х и начала 1980-х годов  показали, что поведение предприятий  не соответствует данной модели. Эти  результаты впоследствии были подтверждены. Кроме того, были обнаружены явления "нерациональной избыточности" финансовых рынков и завышенного курса ценных бумаг.

Также важно отметить, что  связь между процентной ставкой  и предельной эффективностью капитала условна. Как показал Дж. Шэкл, невозможно ex ante использовать переменную, которая  будет известна только ex post. Впрочем, Кейнс, защищая положения, высказанные  в "Общей теории...", это осознавал; он объясняет, что сравнение между  процентной ставкой и предельной эффективностью капитала не представляет собой рационального расчета, на котором должно основываться инвестиционное решение, но является процедурой, "которая  сохраняет наш облик как рациональных экономических людей".

Гринвальд и Стиглиц показывают, что финансовый риск воспринимается экономическими агентами как вторичный  по отношению к обычному экономическому риску, порожденному колебаниями спроса. Причем в реальности влияние финансовой неопределенности тем сильнее, чем  меньше масштаб фирмы.

Фактор неопределенности, порожденной финансовой сферой, нуждался в нормативном обеспечении. Практические рекомендации Акерлофа вступили в очевидное  противоречие с господствующими  тенденциями экономической политики конца 1970-х годов. Прежде всего это  касалось "реабилитации" денежной политики, которую монетаристы хотели свести на нет. Возможно, тот факт, что  Акерлоф доказал необходимость  этой политики, даже менее важен, чем  природа аргументов, которые он использовал.

Так, критика М. Фридменом  денежной иллюзии оказывается несостоятельной, если рассматривается поведение  экономического агента, который не следует формальным представлениям неоклассики. Дж. Акерлоф и Дж. Йеллен показали, что как только мы обращаемся к модели рациональности, в которой  нет задач максимизации в условиях совершенной информации, как только допускаем, что агенты чаще используют эвристические правила, а не расчеты, выводы традиционных моделей становятся совершенно другими. Авторы рассматривают  агента, переставшего быть автоматом, реального индивида, принимающего решения  в условиях информационных ограничений, который следует правилам поведения, позволяющим обходить эти границы.

Задача минимизации уровня инфляции заставляет государство и  общество расплачиваться за это снижением  занятости, что ставит под сомнение эффективность методов экономической  политики, направленной исключительно  на подавление инфляции. Акерлоф считает  опасным управление инфляцией в  той форме, в какой оно осуществляется центральными банками Франции и  США. Таким образом, он возвращается к мнению, которое высказывалось  значительным числом экономистов до монетаристской контрреволюции.

Далее, информационный подход позволяет исследовать экономический  феномен недостаточного объема сбережений, что a priori невозможно в рамках неоклассической  модели. В 1950-е годы Р. Строц показал, что реальный выбор агентов между сбережением и потреблением лишен смысла, если его анализировать с точки зрения динамической максимизации полезности. "Недосбережение", или, иначе говоря, выбор в пользу немедленного потребления в ущерб будущему потреблению, - это поведение, которое становится осмысленным, как только мы признаем, что жизненный опыт агента подвержен резким изменениям во времени.

Выводы, сделанные Акерлофом  в рамках данного подхода, имеют  очевидные практические следствия  для макроэкономической теории. Если снижение инфляции перестает быть основной целью центрального банка, то его  институциональная независимость  не является в дальнейшем оправданной  и желательной. Если агенты не могут  естественным образом совершать  разумный межвременной выбор, то логика финансирования пенсий через сбережения несостоятельна в принципе. Действительно, в условиях несовершенной информации индивиды не могут судить ни об объеме необходимых сбережений, ни о способе  размещения вклада и механизмах взимания, тогда как распределительные  системы становятся в этом случае решением, которое соответствует  нашим нормативным результатам.

Информационная асимметрия и основы теории жесткости

Понятие жесткости не ново для экономической науки. Оно  лежит в основе кейнсианской теории, правда, употребляется у Кейнса зачастую в качестве аргумента ad hoc. В неоклассических  работах, претендующих на реалистичность, жесткость трактовалась как экзогенно  заданное несовершенство функционирования рынков и конкуренции. Тема борьбы с  жесткостью неизменно присутствует при обсуждении политики структурных  реформ, поскольку ее реализация часто  сопровождается предубеждением по отношению  к общественным организациям (в особенности  к профсоюзам); считается, что именно они порождают жесткость.

Для теоретиков, далеких от экономических реалий, понятия "жесткость" не существует; иллюзия жесткости  возникает в краткосрочном периоде. В долгосрочном периоде жесткость исчезнет. По их мнению, придавать ей значительную роль в объяснении экономических закономерностей нельзя.

Однако Стиглиц и его  коллеги занимаются именно этим - разработкой  общей теории жесткости. Исследовать  происхождение жесткости можно  следующим образом. Предположим, что  скорости выравнивания цен производителя  и потребителя неодинаковы. Это  может порождать серьезные перераспределительные  эффекты, меняющие поведение агентов. Стиглиц здесь использует идею М. Иезекиля, который в 1930-е годы в  своей знаменитой работе о "теореме  паутины" высказал сомнения по поводу эффективности конкурентных рынков.

Если предложение товаров  в силу технических и технологических  особенностей их производства растет значительно медленнее, чем спрос, то экономика может спонтанно  выйти на траекторию существенных и  разрушительных диспропорций. Наличие  этого феномена характерно для сельского  хозяйства, где предложение очевидным  образом имеет естественные и  технические ограничения. В экономической  науке он получил название "теоремы  паутины" (cobweb theorem); ее формальное доказательство на основе анализа цикла свиноводства принадлежит тому же Иезекилю. Но для этого экономиста проблема не ограничивалась сельским хозяйством; речь шла и о возможности объяснения экономических кризисов.

В отличие от Кейнса аргументация Иезекиля не выходит за рамки условий  совершенной конкуренции. Однако Иезекиль показывает, что политика, способствующая конкуренции, в данном случае совершенно неэффективна, так как жесткость  возникает в силу естественных или  технических, а не экономических  причин. Можно предположить даже, что  меры, предпринятые в русле этой политики, только ухудшили бы положение, облегчая работу паутинообразного механизма. Таким образом, именно снижение уровня конкуренции, создание институтов, ограничивающих рынки, благоприятны для замедления динамики диспропорций. Крайне важно здесь то, что Иезекиль, как и Стиглиц, отталкивается от микроэкономического доказательства, чтобы получить макроэкономический результат.

Если "хождение" информации в экономической среде затруднено, то есть информация имеет свойство "прилипать" к агентам (sticky information), то подобная ситуация с необходимостью порождает эндогенную жесткость. Поскольку  реакция агентов на новую информацию замедлена, а оперативных данных своему окружению они не предоставляют, сам процесс распространения  информации неизбежно увеличит асимметрию.

Монетаристы и, в конечном счете, неоклассики не только считают агентов способными информировать друг друга одновременно и с одинаковыми результатами, но и предполагают, что агенты в процессе информационного обмена не создадут никакой новой информации. В этом случае новая информация может возникнуть только из внешних источников, она нейтральна по отношению к децентрализованным процессам принятия решения, даже если непосредственно воздействует на данные процессы. Это и отличает неоклассическое видение информации от гипотез Акерлофа и Стиглица, считающих, что информация, даже внешняя, в ходе ее усвоения эндогенно порождает новую информацию, которая влияет на интерпретацию первичной и становится фактором принятия решений.

Однако очевидно, что здесь  мы приблизились к границам использования  позитивистского подхода в исследовании информационной асимметрии. Акерлоф, пожалуй, наиболее быстро и глубоко осознал  это обстоятельство. Итак, теорию информации следует критически переосмыслить, но уже в рамках исследования базовых  понятий субъективистского метода, то есть за пределами позитивизма, послужившего основой теории асимметричной информации.

Экономика информации: границы  и критика

Рассматривая научную  традицию, внутри которой зародилась современная теория экономики информации, мы можем вслед за Акерлофом и Стиглицем утверждать, что парадигма несовершенной информации является и более мощной, и более реалистичной, чем парадигма конкуренции. В этом отношении теоретики информационной асимметрии достигли своей цели - показать противоречия и логические парадоксы в доказательствах, основанных на постулате равновесия (общего или частичного), возникающие, как только вводится реалистичная гипотеза. Таким образом, научной критике подвергаются и вальрасианская традиция, и миф о "невидимой руке". Тем не менее при внимательном рассмотрении некоторых рассуждений авторов возникает ряд проблем различной значимости и природы.

Информационная асимметрия и репутация: парадоксальные результаты

Строгой формулировкой проблемы информационной асимметрии, возникающей  в рамках конкретной трансакции, мы обязаны Акерлофу. Однако эта асимметрия способна препятствовать самому заключению сделки. Одним из решений проблемы может стать анализ, использующий некоторые переменные величины в  качестве приближенных значений недостающей  информации. Другое решение, наиболее распространенное, основывается на гипотезе о возможности приписывания отдельных  качеств товару или услуге исходя из предыдущего опыта (без необходимости  проверять реальное наличие таких  качеств) - мы называем это эффектом репутации.

Акерлоф подчеркивает, что  репутация необязательно позитивна: "Меньшинства чаще других подвержены дискриминации на рынке труда, где  люди, обладающие одними и теми же узнаваемыми  чертами, объединены в группы".

Это кажется очевидным. Однако вытекающие отсюда следствия сложнее, чем можно было бы предположить, а их теоретическое значение весьма существенно. В приведенной выше цитате индивид определяется через  его референтную группу. Данную логику можно распространить и на товары, используя репутацию производителя или даже страны производителя.

Если мы принимаем такую  аргументацию, то значительно удаляемся  от анализа Акерлофа, рассматривавшего рынок подержанных автомобилей. Для него цена была приблизительной  характеристикой скрытых качеств  продукта. Решение проблемы асимметрии информации оставалось в этом случае совместимым с индивидуалистическим подходом. Теперь дело обстоит иначе.

С теоретической точки  зрения нас интересует следующий  вопрос: как теория, которая не выходит  за рамки методологического индивидуализма, может привести к столь холистическим  следствиям? При систематическом  исследовании репутации в качестве источника информации такой вопрос возникает постоянно.