ЦНС и этология

Для меня это очевидные  факты, ведь инстинкт самосохранения нередко  притупляется двумя другими основными  инстинктами, и это их недостаток, ведь жизнь для человека – это  самое главное, без нее у него ничего не будет. Но по большей части, хорошо развитый инстинкт власти и  сексуальный инстинкт, безусловно, дают человеку больше безопасности, чем  инстинкт самосохранения, основанный на слабом страхе. Я называю его  слабым страхом, так как все инстинкты  являются страхом, а страх как  известно дает бешеную силу, если это  сильный страх.

Вот почему инстинкт самосохранения я считаю основным, потому что в  полной мере он собирает в себе все  страхи, связанные с жизнью человека, и заставляет его действовать, заставляет добиваться высоких результатов. Из всего сказанного можно сделать  вполне логичный вывод, манипуляции  подвержен любой человек, и страх  свойственен каждому, он только распределяется в разных пропорциях для разных людей.

А вот если человек мыслит сознательно, то любой его страх  теряет силу, ибо когда ты знаешь причину страха, тебе не составляет особого труда его устранить. Трусы боятся погибнуть, движимые неполноценным  инстинктом самосохранения, они быстрее  всех и погибают. Жаждущие власти, нередко  забывают про самосохранение и здравый  смысл, что также приводит к трагичным  последствиям. Ну а уж сколько люди совершают глупостей из-за противоположного пола, перечислять полагаю не имеет смысла. И все это страх за себя, причем страх неосознанный.

Инстинкт – это как  автопилот, когда вы сами себя не контролируете, инстинкт движет вами, это происходит примитивно, грубо, достаточно просто, но и часто очень даже эффективно. А все потому, что только человек, осознающий все свои действия и желания, может противостоять манипуляции, манипулировать сам, и соответственно более изящно и эффективно добиваться результатов. Но таких мало, потому изучение и применение подсознательных  манипуляций человеком с целью  побудить его к чему либо, посредством  его инстинктов — это самый  действенный метод воздействия  на людей.

Общественные формы поведения животных

Общественное поведение  – одна из важнейших форм видоспецифического поведения, изучение которого составляет обширный раздел этологии с момента  ее возникновения и до настоящего времени. Благодаря многочисленным исследованиям типы организации  сообществ (или социодемографических систем) и характер внутригрупповых  отношений описаны достаточно подробно у большого числа видов (см. организация  сообществ у хищников, высших и  низших приматов). Наибольшее внимание при этом было уделено структуре  сообществ у млекопитающих и  птиц, однако мы рассмотрим также и  такое замечательное явление, как  общественное поведение насекомых.

анонимная стая. Это  самая частая и, несомненно, самая  примитивная форма сообщества, которая обнаруживается уже у многих беспозвоночных, например у каракатиц и у насекомых. Однако это вовсе не значит, что она не встречается у высших животных; даже люди при определенных, подлинно страшных обстоятельствах могут впасть в состояние анонимной стаи, "отступить в нее", как бывает при панике.

Термином "стая" мы обозначаем не любые случайные скопления  отдельных существ одного и того же вида, которые возникают, скажем, когда множество мух или коршунов собираются на падали, либо когда на каком-нибудь особенно благоприятном  участке приливной зоны образуются сплошные скопления улиток или актиний. Понятие стаи определятся тем, что  отдельные особи некоторого вида реагируют друг на друга сближением, а значит, их удерживают вместе какие-то поведенческие акты, которые одно или несколько отдельных существ вызывают у других таких же. Поэтому для стаи характерно, что множество существ, тесно сомкнувшись, движутся в одном направлении.

Сплоченность анонимной  стаи вызывает ряд вопросов физиологии поведения. Они касаются не только функционирования органов чувств и нервной системы, создающих взаимопритяжение, "позитивный таксис", но - прежде всего - и высокой  избирательности этих реакций.

Когда стадное существо любой  ценой стремится быть в непосредственной близости ко множеству себе подобных и лишь в исключительных, крайних  случаях удовлетворяется в качестве эрзац-объектов животными другого  вида - это требует объяснения. Такое  стремление может быть врожденным, как, например, у многих уток, которые  избирательно реагируют на цвет оперения своего вида и летят следом; оно  может зависеть и от индивидуального  обучения.

Мы не сможем ответить на многие "Почему? ", возникающие  в связи с объединением анонимной  стаи, до тех пор, пока не решим проблему "Зачем? ", в том смысле, в  каком рассматривали ее в начале книги. При постановке этого вопроса  мы сталкиваемся с парадоксом: так  легко оказалось найти вполне убедительный ответ на бессмысленный  с виду вопрос, для чего может  быть полезна "вредная" агрессия, о значении которой для сохранения вида мы знаем уже из 3-й главы; но, странным образом, очень трудно сказать, для чего нужно объединение  в громадные анонимные стаи, какие  бывают у рыб, птиц и многих млекопитающих. Мы слишком привыкли видеть эти сообщества; а поскольку мы сами тоже социальные существа - нам слишком легко представить  себе, что одинокая сельдь, одинокий скворец или бизон не могут  чувствовать себя благополучно. Поэтому  вопрос "Зачем?" просто не приходит в голову. Однако правомочность такого вопроса тотчас становится ясной, едва мы присмотримся к очевидным недостаткам  крупных стай: большому количеству животных трудно найти корм, спрятаться невозможно (а эту возможность  естественный отбор в других случаях  оценивает очень высоко), возрастает подверженность паразитам, и т.д., и  т.п.

Легко предположить, что  одна сельдь, плывущая в океане сама по себе, или один вьюрок, самостоятельно улетающий по осени в свои скитания, или один лемминг, пытающийся в одиночку найти угодья побогаче при угрозе голода, - они имели бы лучшие шансы  на выживание. Плотные стаи, в которых  держатся эти животные, просто-таки провоцируют их эксплуатацию "хищниками  одного удара", вплоть до "Германского  акционерного общества рыболовства  в Северном море". Мы знаем, что  инстинкт, собирающий животных, обладает огромной силой, и что притягивающее  действие, которое оказывает стая на отдельных животных и небольшие  их группы, возрастает с размером стаи, причем вероятно даже в геометрической прогрессии. В результате у многих животных, как например у вьюрков, может возникнуть смертельный порочный круг. Если под влиянием случайных  внешних обстоятельств - например, чрезвычайно  обильный урожай буковых орешков  в определенном районе, - зимнее скопление  этих птиц значительно, на порядок, превысит обычную величину, то их лавина перерастает  экологически допустимые пределы, и  птицы массами гибнут от голода. Я имел возможность наблюдать  такое гигантское скопление зимой 1951 года близ Турензее в Швейцарии. Под деревьями, на которых спали  птицы, каждый день лежало много-много  трупиков; несколько выборочных проб с помощью вскрытия однозначно указали  на голодную смерть.

Я полагаю, будет вполне естественно, если из явных и крупных недостатков, присущих жизни в больших стаях, мы извлечем тот вывод, что в каком-то другом отношении такая жизнь  должна иметь какие-то преимущества, которые не только спорят с этими  недостатками, но и превышают их - настолько, что селекционное давление выпестовало сложные поведенческие  механизмы образования стаи.

Если стадные животные хотя бы в малейшей степени вооружены - как, скажем, галки, мелкие жвачные  или маленькие обезьяны, - то легко  понять, что для них единство - это сила. Отражение хищника или  защита схваченного им члена стаи даже не обязательно должны быть успешными, чтобы иметь видосохраняющую  ценность. Если социальная защитная реакция  галок и не приводит к спасению галки, попавшей в когти ястреба, а лишь докучает ястребу настолько, что он начинает охотиться на галок  чуть-чуть менее охотно, чем, скажем, на сорок, - этого уже достаточно, чтобы защита товарища приобрела весьма существенную роль. То же относится к "запугиванию", с которым преследует хищника самец косули, или к яростным воплям, с какими преследуют тигра или леопарда многие обезьянки, прыгая по кронам деревьев на безопасной высоте и стараясь подействовать тому на нервы.

Из таких же начал путем  вполне понятных постепенных переходов  развились тяжеловооруженные боевые порядки буйволов, павианов и других мирных героев, перед оборонной мощью  которых пасуют и самые страшные хищники.

Но какие преимущества приносит тесная сплоченность стаи безоружным - сельди и прочей косяковой рыбешке, мелким птахам, полчищами совершающим  свои перелеты, и многим-многим другим? У меня есть только один предположительный  ответ, и я высказываю его с  сомнением, так как мне самому трудно поверить, что одна-единственная, маленькая, но широко распространенная слабость хищников имеет столь далеко идущие последствия в поведении  животных, служащих им добычей. Эта  слабость состоит в том, что очень  многие, а может быть даже и все  хищники, охотящиеся на одиночную жертву, неспособны сконцентрироваться на одной  цели, если в то же время множество  других, равноценных, мельтешат в  их поле зрения. Попробуйте сами вытащить одну птицу из клетки, в которой  их много. Даже если вам вовсе не нужна какая-то определенная птица, а просто нужно освободить клетку, вы с изумлением обнаружите, что  необходимо твердо сконцентрироваться именно на какой-то определенной, чтобы  вообще поймать хоть одну. Кроме  того, вы поймете, насколько трудно сохранять эту нацеленность на определенный объект и не позволить себе отвлекаться  на другие, которые кажутся более  доступными. Другую птицу, которая вроде  бы лезет под руку, почти никогда  схватить не удается, потому что вы не следили за ее движениями в предыдущие секунды и не можете предвидеть, что она сделает в следующий  момент. И еще - как это ни поразительно - вы часто будете хватать по промежуточному направлению, между двумя одинаково  привлекательными.

Очевидно, как раз тоже самое происходит и с хищниками, когда им одновременно предлагается множество целей. На золотых рыбках экспериментально установлено, что  они, парадоксальным образом, хватают  меньшее количество водяных блох, если их предлагается слишком много  сразу. Точно так же ведут себя ракеты с радарным наведением на самолет: они пролетают по равнодействующей между двумя целями, если те расположены  близко друг к другу и симметрично  по отношению к первоначальной траектории. Хищная рыба, как и ракета, лишена способности проигнорировать одну цель, чтобы сконцентрироваться на другой. Так что причина, по которой  сельди стягиваются в плотный  косяк, вполне вероятно, та же, что и  у реактивных истребителей, которые  мы видим в небе летящими плотно сомкнутым строем, что отнюдь не безопасно даже при самом высоком  классе пилотов.

Человеку, не вникавшему в  эти проблемы, такое объяснение может  показаться притянутым за уши, однако за его правильность говорят весьма веские аргументы. Насколько я знаю, не существует ни одного единственного  вида, живущего в тесном стайном  объединении, у которого отдельные  животные в стае, будучи взволнованны - например, заподозрив присутствие  хищного врага, - не стремились бы стянуться  плотнее. Как раз у самых маленьких  и самых беззащитных животных это заметно наиболее отчетливо, так что у многих рыб это  делают только мальки, а взрослые - уже  нет. Некоторые рыбы в случае опасности  собираются в такую плотную массу, что она выглядит как одна громадная  рыбина; а поскольку многие довольно глупые хищники, например барракуда, очень  боятся подавиться, напав на слишком  крупную добычу, - это может играть своеобразную защитную роль.

Еще один очень сильный  довод в пользу правильности моего  объяснения вытекает из того, что, очевидно, ни один крупный профессиональный хищник не нападает на жертву внутри плотного стада. Не только крупные млекопитающие  хищники, как лев и тигр, задумываются об обороноспособности их добычи, прежде чем прыгнуть на буйвола в стаде. Мелкие хищники, охотящиеся на беззащитную  дичь, тоже почти всегда стараются  отбить от стаи кого-то одного, прежде чем соберутся всерьез на него напасть. Сапсан и чеглок имеют даже специальный охотничий прием, который  служит исключительно этой цели и  никакой другой. В. Бээбе наблюдал то же самое у рыб в открытом море. Он видел, как крупная макрель следует за косяком мальков рыбы-ежа и терпеливо ждет, пока какая-нибудь-одна рыбка не отделится наконец от плотного строя, чтобы самой схватить какую-то мелкую добычу.

Такая попытка неизменно  заканчивалась гибелью маленькой  рыбки в желудке большой.

Перелетные стаи скворцов, очевидно, используют затруднения хищника  с выбором цели для того, чтобы  специальной воспитательной мерой  внушать ему дополнительное отвращение к охоте на скворцов. Если стая этих птиц замечает в воздухе ястреба-перепелятника  или чеглока, то она стягивается  настолько плотно, что кажется - птицы  уже не в состоянии работать крыльями. Однако таким строем скворцы не уходят от хищника, а спешат ему навстречу  и в конце концов обтекают его  со всех сторон, как амеба обтекает питательную частицу, пропуская  ее внутрь себя в маленьком пустом объеме, в "вакуоли". Некоторые  наблюдатели предполагали, что в  результате такого маневра у хищной птицы забирается воздух из-под крыльев, так что она не может не только нападать, но и вообще летать. Это, конечно, бессмыслица; но такое переживание  наверняка бывает для хищника  достаточно мучительным, чтобы оказать  упомянутое воспитательное воздействие; так что это поведение имеет  видосохраняющую ценность.

Многие социологи полагают, что изначальной формой социального  объединения является семья, а уже  из нее в процессе эволюции развились  все разнообразные формы сообществ, какие мы встречаем у высших животных. Это может быть верно для общественных насекомых, а возможно, и для некоторых  млекопитающих, включая приматов и  человека, но такое утверждение нельзя обобщать.

Самая первая форма "сообщества" - в самом широком смысле слова - это анонимное скопление, типичный пример которого нам дают рыбы в  мировом океане. Внутри такого скопления  нет ничего похожего на структуру; никаких  вожаков и никаких ведомых - лишь громадная масса одинаковых элементов. Несомненно, они взаимно влияют друг на друга; несомненно, существуют какие-то простейшие формы "взаимопонимания" между особями, составляющими эти скопления. Когда кто-то из них замечает опасность и спасается бегством, - все остальные, кто может заметить его страх, заражаются этим настроением.