Неоязычество как религиозно-культурный феномен современности: проблема дефиниции

Михеева И. Б. Неоязычество как религиозно-культурный феномен  современности: проблема дефиниции. // Ценности и смыслы. – 2010. – № 1. – С.81–90.

УДК 008:1:299.572

Неоязычество как религиозно-культурный феномен современности:

проблема дефиниции

И. Б. Михеева, кандидат философских наук, доцент

В статье осуществлен панорамный обзор основных методологических подходов отечественных и зарубежных исследователей к определению и анализу неоязыческих тенденций в современной культуре. Делается вывод о необходимости дальнейшей концептуализации понятия неоязычества, выработки междисциплинарной стратегии его изучения и предлагается авторская версия соответствующей дефиниции.

Neo-paganism as a Modern Religious and Cultural Phenomenon: the Problem of Definition

I. Mikheyeva, PhD in Philosophy, Associate Professor

The article presents an overview of the main methodological approaches of domestic and foreign researchers to the identification and analysis of neo-pagan tendencies in modern culture. The author draws conclusions about the necessity of further conceptualization of the neo-paganism concept, development of interdisciplinary strategies of studying and proposes the author's version of the relevant definition.

Глобальные социокультурные трансформации начала XXI века радикально видоизменяют канву индивидуальной и общественной жизни, проблематизируя привычные мировоззренческие ориентиры, традиционные системы ценностей и устоявшиеся модели самоидентификации. Возникает целый веер альтернативных построений, претендующих на достижение и поддержание традиционного духовно-нравственного равновесия человеческой и социальной жизни. Одной из таких альтернатив выступает комплекс специфических процессов и явлений, условно обозначаемый как неоязычество. Возрастающая актуальность изучения данного феномена обусловлена, прежде всего, тем обстоятельством, что в условиях глобальной социальной универсализации и транзитивности неоязыческие тенденции наращивают свой дестабилизационный потенциал. В политике это может проявляться ростом и  радикализацией националистических, шовинистических и расистских настроений; в религиозной сфере – увеличением числа псевдорелигиозных, в том числе деструктивных, групп и движений; в культуре в целом – пропагандой альтернативных общепринятым ценностям норм поведения и программ жизнедеятельности, построенных на вненаучных спекуляциях об «исторических корнях нации», «истинных» жизненных идеалах и ориентирах, специфических формах сосуществования человека и природного окружения и т.п.

Широкий спектр объективаций неоязыческих тенденций предопределяет принципиальные затруднения в их концептуализации и систематическом изучении. В отечественной и зарубежной гуманитаристике предпринимаются постоянные попытки дескриптивного описания и научного анализа неоязычества, выработки адекватных методологических стратегий изучения и прогнозирования его динамики, систематизации и классификации основных проявлений [см., например: 1 – 6]. Однако по-прежнему малоудовлетворительными оказываются поиски научно корректного и семантически оптимального определения этого явления. В связи с этим понятие «неоязычество» в современном научном обиходе не является общепризнанным термином с соответствующим содержательным потенциалом и потому употребляется в весьма широком контексте.

Для решения проблемы выработки  соответствующей дефиниции неоязычества необходимо исходить, по меньшей мере, из следующих эмпирических констатаций и методологических положений - факта очевидной плюральности и многовекторности проявлений неоязычества в социальной жизни, тезиса о транзитивном характере неоязыческих тенденций в динамике культуры, а также системы наработанных в современной гуманитаристике определений неоязычества, каждое из которых фиксирует некоторую важную характеристику его генезиса, сущности или типологии.

Плюральность и многовекторность проявлений неоязычества. В различных областях и сферах человеческого бытия неоязычество репрезентирует себя по-разному. Прежде всего, следует говорить о религиозной сфере, где язычество (и неоязычество) впервые конституируется и получает свое наименование. В целом в области религиозного неоязыческая специфика конкретизируется через политеистическую мировоззренческую установку и связанную с ней пантеистическую идею. В своей совокупности эти и подобные им воззрения, не выдерживающие критериев ортодоксального монотеизма, могут быть обозначены как «нетеистическая религиозность» [7, с. 263]. Основными чертами последней являются такие характеристики, как отсутствие единого учения, репрезентирующего традицию в целостном виде, инструментальное понимание сакрального, тотализация традиции, невозможность перехода в данный тип религии извне и проч. Исследователи констатируют факт нарастания в мировой и европейской культуре в целом и в белорусском обществе в частности неорелигиозных ориентаций и неокультов неоязыческой направленности. При этом особенностью обозначенных процессов является не только их собственно религиозная, но также достаточно четкая политическая и общественная ориентированность [см., например: 8 – 10]. Неоязыческие объединения и движения зачастую не просто реконструируют языческие традиции и обряды прошлого, но претендуют на создание весьма неоднозначных альтернативных мировоззренческих и идеологических проектов по переустройству социума, как правило, характеризующихся псевдонаучным и псевдорелигиозным содержанием, деструктивной направленностью, националистической и расистской тональностью. В условиях усиливающихся тенденций глобализации, общемировых кризисных напряженностей и окончательно концептуально не оформленных идеологических государственных программ подобные проекты несут реальную опасность по дестабилизации белорусского общества и радикализации определенных политических сил, как это демонстрирует опыт ряда европейских стран [см., например: 5 – 6, 8, 18 - 19].

В философском дискурсе неоязычество коррелируется с концептуальными построениями, исходящими из идеи органицизма как установки на утверждение онтологической укорененности сущего и его изначально биоморфного характера¹. Современная философская рефлексия все чаще обнаруживает постоянно нарастающие неоязыческие мотивы и явное смещение акцентов в трактовке рациональности. Среди наиболее репрезентативных и показательных в этом отношении можно назвать концептуальные проекты «рекультивации архаики» [11] и «новой метафизики» [12]. Так, в «новой метафизике», заявляемой в качестве гуманитарной парадигмы философствования XXI века, неоязычество определяется как общая траектория эволюции философского дискурса последних двух столетий, направленная от онтологии к гносеологии и далее через аксиологию и культурологию к персонологии [там же, с. 408]. Иными словами, «неоязычески размерная» философия современности претендует на интимизированное, личностно ориентированное и персоналистически окрашенное, понимание бытия и взаимоотношений человека с ним.

В политической области неоязыческая специфика достаточно очевидно эксплицирована в консервативной (традиционалистской) идеологии как фундаментальной «тенденции к сохранению старых образцов, вегетативных способов жизни, признаваемых всеобщими и универсальными» [13, с. 593]. Основоположениями последней, аккумулируемыми в так называемой метаполитике², выступают принципы традиционализма, элитарности (императив аристократии как «элиты характеров», по А. Бенуа) и социоприродного синкретизма, или органицизма.

Транзитивный характер неоязыческих тенденций в динамике культуры. Неоязычество следует понимать, прежде всего, в качестве инвариантной культурной формы, одновременно как чреватой болезненными потрясениями и деструктивными энергиями, так и аккумулирующей новые, созидательные смыслы и ценности. В современной ситуации тотальной проблематизации статуса уникальности и самодостаточности каких бы то ни было духовных образований не приходится утверждать исключительно исторический (в смысле кратковременный) характер этого феномена. Скорее, следует идентифицировать его как одно из проявлений глубинной и сквозной для всей культуры тенденции, противостоящей другой (и ее уравнивающей), не менее фундаментальной и сориентированной на критическое переосмысление и преодоление наличного status quo. «Архаическое сознание и архаический интеллект – это не только характеристика предшествующих этапов истории и антропогенеза человечества, но и неотъемлемый компонент интеллектоонтогенеза, «морфологии» современного сознания человека и общественного интеллекта. В периоды кризисов, ломки сложившихся стереотипов, архаический компонент общественного интеллекта как бы выполняет терапевтическую функцию, представляет собой мобилизацию «древних форм» освоения разнообразия бытия человеком через ассоциативно-аналоговые механизмы, метафоризацию и мифологизацию интеллекта» [15, с. 31]. Речь идет, таким образом, о специфической настроенности культурной динамики на консервацию традиции как фундаментального механизма аккумуляции, воспроизводства устоявшихся и продуцирования новационных программ жизнедеятельности. В отличие от критицистско-прогрессистской тенденции, ориентирующей культурное развитие в своем пределе на радикализацию поведенческих моделей и прерывистый характер социодинамики, обозначенная альтернатива утверждает ценность всего апробированного и адаптированного к повседневной жизненной ситуации. Как отмечал К. Манхейм, «история все более развивается через взаимодействие таких целостных тенденций и движений, из которых одни «прогрессивны» и форсируют общественные изменения, в то время как другие «реакционны» и сдерживают их» [13, с. 598]. Следовательно, неоязычество может быть квалифицировано как одно из проявлений «сдерживающих» общественную гипердинамику тенденций.

Система наработанных в современной гуманитаристике определений неоязычества. Многочисленные отечественные и зарубежные исследования данного феномена и его вариаций различаются как по своим направлениям анализа, так и по используемым методологическим стратегиям. Именно в силу такой мультивекторности изучения до сих пор представляется затруднительным достаточно четко зафиксировать сущность этого явления, классифицировать его ключевые характеристики и основные закономерности функционирования. Термин «неоязычество» в современном научном обиходе употребляется и дефинируется в трех основных методологических транскрипциях – религиоведческой, политологической и культурфилософской. Среди основных интерпретаций, предложенных в рамках этих дисциплинарных парадигм, на наш взгляд, наиболее аргументированы и разработаны следующие.

Как тип религиозности неоязычество отождествлется с одной из форм нетрадиционной и постатеистической религии. В рамках этой позиции утверждается, что нетрадиционные религии, получившие широкое распространение в последней трети XX века в западном мире и на постсоветском пространстве, представляют собой типологическое социальное явление, многократно наблюдавшееся в истории. Их особая активность проявляется в эпохи кризиса и общественных потрясений, в переломные периоды истории, связанные с глубокими изменениями экономики и быта, политических настроений, общего мироощущения человека. То, что является на свет в «постатеистическом» обществе, какую бы религиозную окраску оно ни принимало, есть возвращение к язычеству, то есть обожествлению природного и общественного мира. «Вера в Бога - лишь предлог для веры в божественность множества разных вещей, в диковинности и нелепости которых сектанты словно соревнуются друг с другом. Кто верит в святость крови, кто - в святость пустоты, кто - в святость пищи, стекла, песчинок... Перед нами - новое язычество, которое освящает буквально каждый предмет, не очень-то считаясь с разделением на чистое и грязное, высокое и низкое. По сути, этот «прогресс» означал бы не что иное, как историческую регрессию от марксистского к фейербаховскому атеизму, с его обожествлением земной действительности и межчеловеческого братства, по принципу «человек - человеку Бог» [16, с. 74]. В этом случае неоязычество может быть определено, например, как фундаменталистское движение, носящее редукционистско-природный, магический характер. Иными словами, распространение неоязычества свидетельствует о сложном, диалектическом изменении бытующей религиозности. При этом речь идет не просто о возрождении архаических верований, а о решении с их помощью современных задач: идейной консолидации этносов, обретения своей культурно-исторической идентичности и социально-политической независимости [17]. Так, по мнению белорусского исследователя А. В. Гурко, неоязычество можно определить как новые религии, сконструированные на основе политеистических верований в целях поиска новой этнической идентичности и (или) для разработки новой идеологической системы [18, с. 44].

Как фактор современной политики неоязычество определяется как стратегия ремифологизации социального опыта в ситуации экспансии западной культуры и тотальной вестернизации. В этом смысле неоязычество суть один из дискурсов глобализации, характеризующийся изобретением нового вида культурного национализма, отвечающего условиям постнационализма, или этнонационализма. В условиях модернизации, которая значительно нивелирует и деэтнизирует материальную среду, национальная специфика смещается в сферу духовного. В этих обстоятельствах национализм ищет свою опору именно в духовности, и именно ею он пытается легитимизировать свои претензии во всех других сферах, прежде всего в политической, социальной и культурной [19]. Под духовностью же, как правило, понимается (хотя и ошибочно) исключительно религия. Тем самым, в поисках своей уникальной идентичности национализм, если он стремится быть последовательным, неизбежно должен порывать с мировыми религиями в пользу религии национальной. А это, в свою очередь, ведет либо к попыткам национализировать мировую религию, либо к поискам языческих корней и формированию общенациональной религии на основе язычества. В связи с чем, можно утверждать, что «неоязычество - самая политизированная квазирелигия. Чем и интересна. Русское неоязычество можно определить как мифологизированную форму расовой, этнической и религиозной ксенофобии» [20].

Как инвариантный культурный феномен неоязычество идентифицируется с комплексом специфических новокультурных феноменов, пронизанных неоромантическими идеями мифологического характера. По мнению белорусского этнокультуролога А. Дерманта, неоязычество можно определить как тип новой духовно-мировоззренческой ориентации эпохи постмодернизма, постиндустриальной и информационной цивилизации. Поэтому «паганства можна ўважаць за пэўны тып духоўна-светагляднай арыентацыі, досыць шырокім і шматаблічным рухам, парадыгму пошуку новага кшталту свядомасці і “Вялікага Стылю” жыцця, які быў бы адэкватны для сённяшняга ўзроўня постіндустрыяльнай і інфармацыйнай цывілізацыі, для эпохі постмадэрнасці, як імкненне да культурнай мінуўшчыны (традыцыі) ды выяўленне ў ім “пачатковага” гуманістычнага, духоўнага светаўспрымання і светаразумення» [21]. К так понимаемому неоязычеству можно отнести, например, оформление славянских боевых искусств (в том числе, «ратоборства», как некоего идентификационного признака этого движения). Наиболее заметное лицо современного неоязыческого движения данного направления - комплекс славяно-горицкой борьбы - основано, в отличие от восточных единоборств, на другом ритме боевых движений и ином мировоззренческом комплексе [22]. Еще одно яркое проявление тенденции - феномен военно-исторических клубов, или организаций, занимающихся реконструкцией воинских обычаев и формы различных эпох. Одним из факторов, способствующих привлечению людей к движению, стало появление русской «фэнтези» - направления популярной фантастики, своего рода сказок, но построенных на языческом мировоззрении [23]. Культурфилософская рефлексия фиксирует преимущественно «городской» характер неоязычества, поскольку оно возникло и развивается в городах, а современные язычники являются носителями именно городского менталитета. В этом смысле неоязычество суть «общенациональная религия, искусственно создаваемая городской интеллигенцией из фрагментов древних локальных верований и обрядов с целью “возрождения национальной духовности”. Фактически же речь идет не о возрождении, а о конструировании идеологической основы для новой социально-политической общности, более сооответствующей условиям модернизации» [24]. При этом своими союзниками неоязычество имеет представителей ряда городских субкультур - феминизма, экологизма, субкультуры сексуальных меньшинств. В своем мировоззренческо-функциональном аспекте современный неоязыческий миф становится, помимо прочего, одним из главных орудий антитоталитарной борьбы. Таким образом, хотя сами неоязычники стремятся возродить «традиционные языческие ценности» и с их помощью противостоять современной бездуховной массовой культуре, на самом деле «неоязыческий проект» является частью этой культуры, всего лишь одним из возможных «языков» описания реальности, и в этом смысле нет особой разницы между культурной значимостью язычества или иной религии (или идеологии). При этом политические предпочтения, религиозные верования, экологическая направленность неоязычества и т.д. являются вторичными по отношению к системе координат, заданной современной культурой [25, c. 332].