Иоанн Златоуст и его труды

Свою характеристику личности св. Иоанна Златоуста мы начнем указанием  некоторых биографических подробностей, под влиянием которых сложился характер и нравственный облик великого святителя. Наша цель в настоящем случае состоит  только в том, чтобы наметить основные черты его личности, элементы, из которых она слагалась.

Иоанн родился в 347 г. в  цветущем и культурном центре сирийского Востока, в богатой Антиохии, гордившейся  длиной своей главной улицы, роскошными портиками, ее украшавшими, общественными  банями, прекрасным водопроводом и  единственным в то время по щедрости и благоустройству освещением улиц. Отец его Секунд занимал важную должность  в войске и принадлежал к богатой  и знатной фамилии. Мать Златоуста, Анфуса, овдовев на двадцатом году жизни, осталась верна безвременно  разбитому брачному союзу и посвятила  свое вдовство воспитанию сына. Это  была одна из тех христианских женщин, которые высотой своего характера  приводили в изумление язычников. Сам Златоуст рассказывает, что когда  его учитель Ливаний узнал  о раннем и стойком двадцатилетнем вдовстве его матери, то, обращаясь  к окружающим, воскликнул: "Ах, какие  у христиан есть женщины!"

Таким образом, Иоанн происходил из богатой и культурной среды  и из семьи, в которой высокому положению соответствовало и  моральное достоинство.

Отсюда он вынес прекрасное знание света и быта высших слоев  общества, понятий, стремлений и предрассудков  этого круга. Знание это было настолько  полно и тонко, что впоследствии удивляло слушателей Златоуста. Об этом сам он говорит в одной из своих  проповедей: "Кто-нибудь, пожалуй, подумает, что я сам имел большие богатства, когда так верно изображаю  жизнь богачей". Отсюда же он вынес  то чувство чести и достоинства, которые развиваются у лучших представителей высших классов, инстинктивно стремящихся согласовать свое моральное  состояние с выдающимся положением в обществе. 
Златоуста отталкивало все низменное, грубое, вульгарное. Когда он говорит о пьянстве, всякого рода оргиях и чувственных излишествах, то за религиозно-нравственной аргументацией чувствуется это, сделавшееся второй природой, отвращение к позорному и низменному. То же самое сказывается на тех страницах, где он говорит о жестоком обращении с прислугой, особенно с рабынями. "Благородному мужу непозволительно бить служанку и налагать на нее руки". "Ты, — обращается он к знатной даме, — осыпаешь бедную служанку тысячью бранных слов, называя ее фессалинкой, беглянкой, проституткой… Ты, будучи благородной женщиной, произносишь постыдные слова, и этим ты не столько ли же бесчестишь себя, сколько и ее?" "Уже ли ты не понимаешь, как тебе неприлично бить женщину? Законодатели, установившие много наказаний для мужчин, — костры и пытки, редко приговаривают к этому женщину, но простирают строгость только до сечения розгами… Неприлично мужчине бить женщину, если же неприлично это мужчине, то тем более той, которая одного с ней пола".

Предназначая себя для  юридической карьеры, в двадцатилетнем возрасте Иоанн поступил под руководство  знаменитого в свое время языческого софиста Ливания и прошел здесь  школу, которая, развив в нем природный  ораторский талант, подготовила в  его лице знаменитого   христианского   проповедника.   Среди   учеников   Ливания   это   был   самый выдающийся по силе таланта и успехам. Говорят, что на своем смертном одре глава школы сказал окружающим его ученикам, что был бы рад видеть своим преемником Иоанна, если бы его не похитили христиане. Св. Исидор Пелусиот сохранил в своих сочинениях письмо Ливания к Иоанну, в котором учитель с восторгом отзывается об одном из недошедших до нас сочинений своего бывшего ученика, составленном, видимо, по всем правилам риторики вскоре по выходе автора из школы. Со своей стороны в качестве литературного стиля, характеризующего беседы св. Иоанна, Исидор Пелусиот отмечает красоту и обилие мыслей, чистоту аттицизма и совершенную ясность изложения. Таким образом от софиста Ливания Иоанн получил орудие, которым так искусно владел и которым по преимуществу пользовался в своей деятельности, — умение говорить красиво, убедительно, в высшей степени ясно и доступно для всякой аудитории.

Подобно многим отцам Церкви, в своей юности Златоуст избрал для  себя профессию юриста и в качестве адвоката имел значительный успех и  блестящие перспективы в будущем. Но после кратковременного увлечения  своими новыми обязанностями и сценическими увеселениями, под влиянием отталкивающих  впечатлений алчной, мелочной и лишенной нравственных устоев среды, которая  окружала его на форуме, а также  по настоянию товарища и друга  детства Василия он покидает светскую жизнь для уединенных занятий  Св. Писанием и подвигов благочестия.

Поддаваясь обаянию аскетического  идеала, увлекавшего тогда чистую и наиболее одаренную юность, он стремится в монастыри, во множестве  рассеянные по возвышенностям, окружавшим город, но уступая просьбам матери не покидать ее в старости и охраняемый ею от всяких житейских забот и  дел, он замыкается в своем собственном  доме и проводит время в суровых  аскетических подвигах, о которых  сам упоминает в третьем слове "О священстве". В 374 или 375 г., вероятно, вследствие смерти матери, удерживавшей его в миру, Златоуст получил, наконец, возможность осуществить свою юношескую  мечту о монастыре. Он удалился в  одну из ближайших обителей и в  течение четырех лет подвергал  себя аскетическим лишениям под руководством известного своей строгостью и высотой  жизни подвижника Сира, а затем  два года провел отшельником в  уединенной пещере. Привыкший к удобствам  жизни, Златоуст решился на этот шаг  не без колебаний. "Когда я пришел к мысли, оставив город, уйти в  кельи монахов, — рассказывает он, — то много раздумывал и беспокоился  о том, откуда мне будет доставляемо  необходимое и можно ли будет  есть хлеб, испеченный в тот же день; не заставят ли меня употреблять одно и то же масло и в светильнике, и в пище, не принудят ли питаться жалкими овощами, не отправят ли на тяжелую работу, приказав, например, рубить дрова, таскать воду и исполнять  все прочие такие службы. И вообще, у меня было много забот о своем  покое". Но от этих забот он скоро  освободился, отдавшись всей душой  самоотречению и трудам. Известно, что расстроенное здоровье и особенно болезнь желудка — следствия  чрезмерных постов и лишений —  вынудили его возвратиться в 380 г. в  Антиохию.

Монастырь и жизнь, полная лишений, также оставили свой след на его личности. В мир он возвратился  горячим поклонником монашества и в защиту аскетического идеала составил целый ряд сочинений, ознаменовавших его первые шаги на литературном поприще. Сюда относятся "Увещания к Феодору  падшему", "К враждующим против тех, которые привлекают к монашеской жизни", "Сравнение власти, богатства, преимуществ царских с истинным и христианским любомудрием монашеской жизни", два слова "О сокрушении — К Димитрию монаху" и "К  Стелехию, К Стагирию, Книга о  девстве. Правда, с течением времени  это увлечение господствующим идеалом  эпохи заметно остывает под влиянием жизненного опыта, познакомившего проповедника и с злоупотреблениями монашества, и с трогательной простотой добродетели  в мире, но не исчезает вполне. Важнее влияние аскетической дисциплины на характер стойкого в своих убеждениях и непреклонного в исполнении своего пастырского долга святителя. От природы он был наделен смелым и независимым сердцем, но это  не всегда еще бывает достаточным  для полноты нравственной свободы. Для нее необходимы еще религиозные  и нравственные устои. Свобода и  внешнее благосостояние или, вернее, свобода и привычка, пристрастие  к внешнему благополучию не совместимы. Если желаешь сохранить для себя спокойствие, положение и удобства жизни, то будешь вынужден ограничить свою свободу по отношению к тем  лицам, в руках которых находятся  все эти привлекательные для  большинства вещи. Молодое, искреннее  увлечение аскетизмом освободило Златоуста  от этого естественного пристрастия  к внешнему и нравственно и, так  сказать, физически; нравственно, потому что неподдельно было его презрение  ко всему, не имеющему нравственного  значения, и физически, потому что  у него образовалась привычка, тщательно  поддерживаемая в течение всей жизни, - довольствоваться малым и самым  необходимым. Превознося монашество в  перечисленных трактатах, он выдвигает  на первый план именно эту независимость  искренних монахов от внешних  благ и условий, находящихся вне  нашей воли. Зато с негодованием бичует он лицемерных монахов, которых  так метко он характеризует в  следующих словах: "Что широких  врат желают и домогаются некоторые  из мирян, это не очень удивительно; но что мужи, которые по-видимому распялись для мира, ищут их более, чем миряне, это изумительно, даже походит на загадку. От всех почти  монахов, если пригласишь их на какое-либо дело, тотчас услышишь прежде всего  вопросы в таких словах: можно  ли им найти покой, может ли пригласивший успокоить их; постоянно повторяется  слово покой". Зато о самом себе он с полным правом мог сказать  в беседе перед отправлением в  ссылку: "Много волн, и сильна буря; но мы не боимся потопления, потому что  стоим на Камне… Все страшное в  мире для меня презренно, а благоприятное  смешно. Я не боюсь бедности, не желаю  богатства; не страшусь смерти, не желаю  жить, разве для вашего преуспеяния". Для него, вследствие аскетических навыков, стало нечего терять, и взамен этого он получил то, что так  выразительно называлось по-гречески словом parresia -смелость сказать все  до конца и всякому.

В своих аскетических подвигах и занятиях Св. Писанием Златоуст не был одинок. Он был членом небольшого кружка одинаково настроенных друзей и имел замечательного руководителя. Его друзьями были упомянутый уже  Василий, Максим, впоследствии епископ  Селевкийский, и Феодор, с 392 или 393г. епископ Мопсуестии, а учителем и  руководителем - Диодор, будущий епископ  Тарсийский, а в то время знаменитый аскет и настоятель одного из ближайших  монастырей. Так установилась тесная связь между Златоустом и двумя  наиболее видными представителями  антиохийской школы. Это обстоятельство имеет большую важность для понимания  личности и характера деятельности святителя, памяти которого посвящен настоящий  очерк. Поэтому мы позволим себе остановиться несколько подробнее на отличительных  особенностях того богословского направления  в древней Церкви, которое известно под названием антиохийской школы. Две выдающихся черты характеризуют  собой это направление.

Первая черта - преобладание в религиозности антиохийцев  морального элемента над мистическим, обостренный интерес к нравственной самодеятельности, высокая оценка моральной  воли, ее усилий и подвигов. Форма  религиозности всегда находит для  себя выражение и, так сказать, опознает себя в тех отвлеченных положениях, касающихся теоретической стороны  веры, которые называются догматами. Догматические понятия антиохийской школы как в учении ее древнейших представителей, так и в доктринах  основателей ее нового периода носят  на себе неизгладимую печать указанного нами религиозного интереса. В учении о личности Иисуса Христа школу характеризует  адопцианство в различных его  формах и видах. Вот ряд фактов в подтверждение этого.

К древнейшим антиохийским богословам можно отнести уже Павла Самосатского. Его осужденное Церковью учение о  личности Христа важно для нас  только со стороны своей тенденции. Христос, по учению Павла, есть простой  человек, родившийся сверхъестественным образом от Девы Марии. С Ним соединился Божественный Логос, безличная божественная сила, от вечности исходящая от Бога и действовавшая в Моисее, пророках и других лицах. Христос сравнительно с другими пророками лишь в  большей мере был осенен этой благодатной  силой. Но человек Иисус пламенел неизменной любовью к Богу, воля его была чиста и нравственные подвиги высоки. За это по мере его  нравственного преуспеяния Бог  ниспосылал ему все большую благодать. Он дал ему силу творить чудеса и знамения, даровал ему имя  выше всякого имени, власть творить  суд и возвел в божественное достоинство.

Ученик и соотечественник  Павла, мученик Лукиан, которого называют "Арием прежде Ария", и все "солукианисты" во главе с инициатором арианских  споров удерживают идею Искупителя, возвышающегося до божественного достоинства путем  нравственной борьбы и подвига, но с  человека Иисуса переносят ее на ангелоподобное существо, вызванное к бытию творческим актом. Ранее создания мира Бог сотворил личное существо, Логос, который по природе своей не стоит вне  возможности грехопадения, будучи наделен, как и ангелы, свободой выбора. Предвидя в Логосе неизменность воли и стремления к добру, Бог наперед сообщил  ему все богатство Своей благодати. При помощи благодати и собственных  усилий Логос возвышается до степени "Единородного Бога".

В несколько измененных формах, но та же высокая оценка нравственного  подвига характеризует собой  учение друга Иоанна Златоуста, Феодора  Мопсуетского, и, конечно, этой чертой своего учения последний обязан общему руководителю подвижнического кружка антиохийской молодежи Диодору. Феодор признавал безусловную свободу  воли и свободные усилия считал исходной точкой в деле спасения. Только по мере веры и трудов ниспосылается человеку благодать Св. Духа, не оправдывающая  и не освящающая его в настоящей  жизни, а лишь несколько помогающая ему бороться с силой греховных  наклонностей, живущих в нашей  душе. В соответствии с этим взглядом на спасение стоит и христология  Феодора, проникнутая традиционным адопцианизмом. После Никейского собора и торжества православия над  арианством для адопцианства не могло  быть места в учении о Божественной природе Христа, но оно могло еще  сказаться в богословских теориях, касающихся вопроса о соединении природ в исторической личности Искупителя. Придавая важное значение назидательному примеру жизни и подвигов Спасителя, Феодор с особенной настойчивостью говорит об Его нравственной борьбе, усилиях и победе. Не чуждый склонности ко греху, искушений и общечеловеческих слабостей, Христос вел борьбу со Своей плотью и искушениями душевными. В Гефсиманском саду Он изнемогал от страха и боязливости, устрашаемый надвигающимися страданиями, но силой Своей воли победил слабость человеческой природы.

Божество, обитавшее в  Нем, только ускоряло Его естественное нравственное развитие и облегчало  для Него тяжесть нравственной борьбы. По мере нравственного роста человека Иисуса происходило все более  и более тесное соединение Его  с обитавшим в Нем Богом  Словом. И только по воскресении  Иисуса Бог Слово вступил с  Ним в полное и нераздельное нравственное единение, сделал Его предметом поклонения для людей и ангелов и даровал  Ему имя паче всякого имени. Ценя в лице Искупителя главным образом  чистую нравственную личность, силой  своей свободной воли возвышающуюся  до божественной славы, Феодор не мог  допустить тесного, ипостасного  соединения двух природ во Христе и  считал это единение Бога Слова с  воспринятым человеком только нравственным и внешним.

Из приведенных фактов ясно обнаруживается, какое значение и ценность имела в глазах антиохийских богословов моральная сторона религии. Идея существа, достигающего божественного  достоинства энергией нравственной самодеятельности, красной нитью  проходит через всю историю вероучения антиохийцев.

Вторая отличительная  черта антиохийской школы касается экзегетики и способа толкования Св. Писания. Она проявляется уже  в послеоригеновское время, начиная  с Диодора и Феодора, и отчасти  обязана своим происхождением тому научному возбуждению, которое исходило от великого александрийского учителя  и через посредство основанной им кесарийской библиотеки передавалось на Восток. В библейских работах  Оригена совмещается строго научный  критический метод с мистико-аллегорическим пониманием текста. Уже одного колоссального  предприятия — подвергнуть ревизии  текст Св. Писания, как оно выполнено  в знаменитых Экзаплах и Тетраплах  Оригена, было бы достаточно, чтобы  показать, насколько была для него важна строго научная работа в  этой области. Об этом же свидетельствуют  и его комментарии, в которых  выяснению буквального смысла священного текста путем снесения параллельных мест, филологических, географических, исторических и археологических  справок уделено не мало места. Но все это для Оригена, желавшего  быть христианским гностиком, представлялось не более как черновой работой. Его  душа с юных лет находила истинное удовлетворение в поисках духовных истин и глубоких философских  идей, скрывающихся под оболочкой  символов и покровом буквы. Антиохийская школа в своей экзегетике оставила в стороне то, что было самого дорогого для Оригена, и посвятила  свои силы главным образом тому, что в Александрии признавалось менее важным. Не отрицая вполне типологического значения писания, антиохийские экзегеты с особенной  любовью занимались выяснением прямого, буквального, исторического смысла Библии. Для них было важно открыть  ту мысль, которую влагал в слова  сам писатель известной книги. Они  старались достигнуть этого исследованием  особенностей языка священных книг, свойственного им стиля, подлинного значения употребляющихся в них  метафор, тропов и образных выражений, установлением контекста речи и  логической связи, в которой стоят  ее отдельные части, изысканиями  в области истории, быта, географии  и археологии Палестины. Они впервые  почувствовали, какой неисчерпаемый  источник нравственного обновления, какой лучезарный свет содержится в  просто и буквально понимаемом тексте писания, и это связывает вторую отличительную черту антиохийской школы — исторический метод толкования Библии — с первой — преобладанием  нравственного интереса в ее религиозном  настроении.