Имя "Азазелло" образовано Булгаковым от ветхозаветного
имени Азазел (или Азазель). Так зовут отрицательного
культурного героя ветхозаветного апокрифа
- книги Еноха, падшего ангела, который
научил людей изготовлять оружие и украшения.
Благодаря Азазелу женщины освоили "блудливое
искусство" раскрашивать лицо. Поэтому
именно Азазелло передает Маргарите крем,
волшебным образом меняющий ее внешность.
Сюжеты с мазью Азазелло,
превращающей женщину в ведьму,
и с преображением Азазелло
в воробья, имеют древние мифологические
корни. Можно отметить "Лукия, или
Осла" древнегреческого писателя
II в. Лукиана и "Метаморфозы" его
современника римлянина Апулея.
Гелла является членом свиты Воланда,
женщиной-вампиром.
Имя "Гелла" Булгаков
почерпнул из статьи "Чародейство"
Энциклопедического словаря Брокгауза
и Эфрона, где отмечалось, что
на Лесбосе этим именем называли
безвременно погибших девушек, после
смерти ставших вампирами.
Гелла, единственная из
свиты Воланда, отсутствует в
сцене последнего полета. Третья
жена писателя Е. С. Булгакова
считала, что это - результат незавершенности
работы над "Мастером и Маргаритой".
По воспоминаниям В. Я. Лакшина, когда
он указал ей на отсутствие
Геллы в последней сцене, "Елена
Сергеевна взглянула на меня
растерянно и вдруг воскликнула
с незабываемой экспрессией: "Миша
забыл Геллу!!!".
Но не исключено, что
Булгаков сознательно убрал Г.
из сцены последнего полета
как самого младшего члена
свиты, исполняющего только вспомогательные
функции и в Театре Варьете,
и в Нехорошей квартире, и на
Великом балу у сатаны. Вампиры
- это традиционно низший разряд
нечистой силы.
Ну и конечно же, Воланд - персонаж
романа "Мастер и Маргарита", возглавляющий
мир потусторонних сил. Воланд - это дьявол,
сатана, "князь тьмы", "дух зла и
повелитель теней" (все эти определения
встречаются в тексте романа).
Воланд во многом ориентирован
на Мефистофеля "Фауста" (1808-1832)
Иоганна Вольфганга Гёте (1749-1832),
в том числе и на оперного,
из оперы Шарля Гуно (1818-1893) "Фауст"
(1859).
Само имя Воланд взято
из поэмы Гёте, где оно упоминается
лишь однажды и в русских
переводах обычно опускается. Так
называет себя Мефистофель в
сцене Вальпургиевой ночи, требуя
от нечисти дать дорогу: "Дворянин
Воланд идет!". В прозаическом
переводе А. Соколовского (1902), с текстом
которого Булгаков был знаком,
это место дается так:"Meфистофель.
Вон куда тебя унесло! Вижу, что
мне надо пустить в дело
мои хозяйские права. Эй, вы! Место!
Идет господин Воланд!" В комментарии
переводчик следующим образом
разъяснил немецкую фразу "Junker
Voland kommt": "Юнкер значит знатная
особа (дворянин), а Воланд было
одно из имен черта. Основное
слово "Faland" (что значило обманщик,
лукавый) употреблялось уже старинными
писателями в смысле черта".
Булгаков использовал и это
последнее имя: после сеанса черной
магии служащие Театра Варьете
пытаются вспомнить имя мага:
" - Во... Кажись, Воланд. А может
быть, и не Воланд? Может быть,
Фаланд".
В редакции 1929-1930 гг. имя
Воланд воспроизводилось полностью
латиницей на его визитной
карточке: "D-r Theodor Voland". В окончательном
тексте Булгаков от латиницы
отказался: Иван Бездомный на
Патриарших запоминает только
начальную букву фамилии - W ("дубль-ве").
Такая замена оригинального V ("фау")
неслучайна. Немецкое "Voland" произносится
как Фоланд, а по-русски начальное
"эф" в таком сочетании создает
комический эффект, да и выговаривается
с трудом. Мало подходил бы
здесь и немецкий "Faland". С
русским произношением - Фаланд - дело
обстояло лучше, но возникала
неуместная ассоциация со словом
"фал" (им обозначается веревка,
которой поднимают на судах
паруса и реи) и некоторыми
его жаргонными производными. К
тому же Фаланд в поэме Гёте
не встречался, а Булгакову хотелось
именно с "Фаустом" связать
своего сатану, пусть даже нареченного
именем, не слишком известным
русской публике. Редкое имя нужно
было для того, чтобы не искушенный
в Демонологии рядовой читатель
не сразу бы догадался, кто
такой Воланд.
… Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город. Исчезли висячие мосты, соединяющие храм со страшной антониевой башней, опустилась с неба бездна и залила крылатых богов над гипподромом, хасмонейский дворец с бойницами, базары, караван-сараи, переулки, пруды... Пропал Ершалаим – великий город, как будто не существовал на свете…
…они – люди как люди. Любят деньги, но так это всегда было… Ну, легкомысленны… ну, что ж… и милосердие иногда стучится в их сердца… обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их…
Фабульно "Мастер и Маргарита"
- вещь завершенная. Остались лишь некоторые мелкие несоответствия, вроде того, что в главе 13 утверждается, что Мастер гладко выбрит, а в главе 24 он предстает перед нами с бородой, причем достаточно длинной, раз ее не бреют, а только подстригают. Кроме того, из-за неоконченности правки, часть из которой сохранялась только в памяти третьей жены писателя Е. С. Булгаковой, а также вследствие утраты одной из тетрадей, куда она заносила последние булгаковские исправления и дополнения, остается принципиальная неопределенность текста, от которой каждый из публикаторов вынужден избавляться по-своему. Например, биография Алоизия Могарыча была зачеркнута Булгаковым, а новый ее вариант только вчерне намечен. Поэтому в одних изданиях она опускается, а в других, с целью большей фабульной завершенности, восстанавливается зачеркнутый текст. 23 октября 1937 г. Е. С. Булгакова отметила в дневнике: "У Михаила Афанасьевича из-за всех этих дел по чужим и своим либретто начинает зреть мысль - уйти из Большого театра, выправить роман ("Мастер и Маргарита"), представить его наверх". Тем самым "Мастер и Маргарита" признавался главным делом жизни, призванным определить судьбу писателя, хотя в перспективе публикации романа Булгаков далеко не был уверен.
Перед завершением перепечатки текста "Мастера и Маргариты" он писал Е. С. Булгаковой в Лебедянь 15 июня 1938 г.: "Передо мною 327 машинописных страниц (около 22 глав). Если буду здоров, скоро переписка закончится. Останется самое важное - корректура авторская, большая, сложная, внимательная, возможно с перепиской некоторых страниц. "Что будет?"
- ты спрашиваешь. Не знаю. Вероятно, ты уложишь его в бюро или в шкаф, где лежат убитые мои пьесы, и иногда будешь вспоминать о нем. Впрочем, мы не знаем нашего будущего. Свой суд над этой вещью я уже совершил, и, если мне удастся еще немного приподнять конец, я буду считать, что вещь заслуживает корректуры и того, чтобы быть уложенной в тьму ящика. Теперь меня интересует твой суд, а буду ли я знать суд читателей, никому неизвестно. Моя уважаемая переписчица (сестра Е. С. Булгаковой О. С. Бокшанская ) очень помогла мне в том, чтобы мое суждение о вещи было самым строгим. На протяжении 327 страниц она улыбнулась один раз на странице 245-й ("Славное море...")
(имеется в виду эпизод со служащими Зрелищной комиссии, беспрерывно поющими хором под управлением Коровьева-Фагота "Славное море священный Байкал…"
). Почему это именно её насмешило, не знаю. Не уверен в том, что ей удастся разыскать какую-то главную линию в романе, но зато уверен в том, что полное неодобрение этой вещи с её стороны обеспечено. Что и получило выражение в загадочной фразе: "Этот роман - твоё частное дело"
(?!). Вероятно, этим она хотела сказать, что она не виновата… Я стал плохо себя чувствовать и, если будет так, как, например, сегодня и вчера, то вряд ли состоится мой выезд (в Лебедянь). Я не хотел тебе об этом писать, но нельзя не писать. Эх, Кука, тебе издалека не видно, что с твоим мужем сделал после страшной литературной жизни последний закатный роман".
4