Художественный театр и М.Горький

Но именно эта общность подчёркивает принципиальное и фундаментальное отличие во взглядах на человека, его сущность и предназначение. Сильная личность Горького, будь то в ранних рассказах или «Песнях…», ассоциировалась в сознании современников с очистительной бурей, то есть с революцией.

«На дне» как “высказывание” (Бахтин) по поводу «Дяди Вани». Прежде всего, очевидна близость нестандартного жанрового решения: в русской драматургии после Пушкина, Островского и Тургенева “сцены” уже не были жанровой аномалией, но и не приобрели ещё статус “законного”, в смысле узаконенного теоретиками и критиками, жанра. При этом смена “драмы” на “сцены” представляется нам принципиальной трансформацией не только структуры драматического текста, но и самого театрального языка. Доминирующий ранее драматический сюжет, выстраивающийся в строгой линейной последовательности, имел в своей основе поступок героя, преобразовывающего мир драмы в соответствии с собственными устремлениями. Достижение поставленной цели исчерпывало сюжет, который завершался трагически в трагедии, счастливо — в комедии и благополучно, хотя и со значительными потерями, — в драме. В связи с подобным выстраиванием сюжета драматическое время было, как правило, непрерывным и практически всегда необратимым. Целостное событие, в центре которого было волевое решение героя, придавало драматическому миру характер законченности и завершённости. Диалог представлял собой речевое воплощение сюжета как последовательного развития действия: действенность слова, характерная для драмы, и означает систему акций и реакций, где слова, безотносительного к развивающемуся событию, нет и быть не может, где слово — поступок [6, 74].

 

2.2 «Егор Булычев и другие»

 

Всю жизнь Горького-художника занимала тема российского купечества. Он шел по путанному следу нашего купца — этого примечательнейшего существа, в такой короткий исторический срок образовавшего крепкую основу русского капитализма. Обладатель множества неизученных психологических черт, противоречащих одна другой, вызывающих ужас и ненависть, страх и отвращение, любование и смех, — кулак-миллионер, созидатель храмов, циник, беспутник, хитрец, умница, выжиматель пота из ближнего и дальнего, ханжа, изобретатель, организатор, ловкач, кутила, меценат, смиренник, хам, блюститель престола, покровитель наук, укрыватель революционеров, постоянный гость «Яра», — и в каких еще видах и званиях не выступает купец, за которым зорко и проницательно следит писатель, поднявшийся из низов, где он мог близко наблюдать этого «властелина российского народонаселения».

Горький завершает своими книгами длинную череду изображений русского купца — от Гоголя, Островского, Достоевского до Чехова, Шмелева — и в Булычеве подводит своим наблюдениям, своему пониманию купечества обобщенный итог, создавая тип противоречивый и страстный.  
В Булычеве как типе Горький отражает ценнейшие качества русского купца, соединяя их с изображением морального распада, саморазложения. Булычев умен, широк и одновременно — расчетлив, проницателен и остроумно-ироничен. Он темен, вороват в делах, бесстыден в личной жизни, бессовестен в общественной, циничен во всем и повсюду. Он — «великий грешник», в чем безбоязненно и с удовольствием кому попало признается, хорошо зная, что большие деньги и большая власть позволяют грешить как угодно. Одаренность его натуры многогранна, он способен и к отцовской нежности, и к привязанности и любви. Любовь и нежность могли бы его спасти. Как всегда в русских судьбах, спасение должно бы прийти за горами, за долами, где-то там, в сибирской тайге, куда зовет Булычева Глафира, но тут... тут вступает в силу закон трагедии: «они из купечества — их степенство, они из Бугровых, Морозовых, они не вольны спасаться, камень судьбы тянет их на дно истории, окаянная жизнь устроена так, что ее не переделать Булычеву, — один Булычев уйдет, другой придет», поэтому, конечно, лучше остаться, и удивительнее всего то, что Булычев давным-давно сам все это понял [7, 96].

Он пожил бы, конечно, всласть, пожил бы еще с возросшим вкусом к бесстыдству и, может быть, даже с возросшей нежностью и любовью, — Горький отлично это показывает. Но сказке наступает конец: жил-был купец, и пришла за ним смерть.

В самый страшный момент его жизни представляет нам Горький своего Булычева — в момент смерти. Во всем властен купец Булычев — не властен в смерти. «За что? Все умирают? Зачем? Ну, пускай — все! А я — зачем?» Первый раз почувствовал на себе Булычев несправедливость, и она терзает его страшнее болезни, он мечется от самой тяжкой боли, какую знает человек, — от боли несправедливости. Он успевал во всех делах, от денежных до любовных, его и боялись и уважали, он и поозоровать умел и поумствовать — так за что же, за что его, удачливого, совсем не старого, еще любимого, сильного, пригожего, за что его, Егора, постигает несправедливость смерти? Вопит Булычев уже не зверем, а человеком, вопит о бессмыслице смерти. Это тоже из основных тем Горького — тема несправедливости природы по отношению к человеку. Как можно согласиться с такой явной нелепицей устройства жизни, когда человек, потратив десятилетия на развитие ума, таланта, воображения, накопив и впитав в себя познания и опыт поколений, не успев досказать, доделать всего, на что способен, должен покорно протянуть ноги? Нет, покорствовать такой бессмыслице противно человеческому достоинству, человеческой гордости! Правда горьковского образа заключается в том, что это — не сатана, не исчадие ада, а человек. Булычевым порождена не только мерзость, но и чистое чувство — его любовь к дочери, к озорной, в отца, своевольной Шурке. Это его единственная надежда. Но Шурка связывает свои надежды с наступающей революцией. По-детски простодушно и несмышленно она тянется к людям, которые поют «Марсельезу». Она хочет жить, а жить можно, лишь отказавшись от прошлого, от своего дома, от своего отца.  
Так надеждою Егора Булычева становится революция. И, однако, революция является в то же время смертью Булычева, «Марсельеза» — похоронным маршем, отпевающим все его бытие. В этой мечте Булычева — обновиться через прикосновение к будущему — Горький символично выразил трагедию всех наших Булычевых [8, 71].

Булычев — тип раскаявшегося русского купца, готового порвать со всем, что им создавалось, откупиться от неизбежной исторической судьбы российского купечества сочувствием, симпатией к революции, заигрыванием, связью, сделкой с нею. Убедительность показанного Горьким типа вовлекает в круг переживаний героя, вызвала сострадание к его участи. Правдивость горьковского купца удивляет как читателя, так и зрителя. Тайна создания писателем столь ощутимых образов стала предметом моих размышлений, внимательного интереса к другим произведениям А. М. Горького.

 

Заключение

 

Пьесы Горького, поставленные на сцене Художественного театра, поражали своего зрителя не только неподражаемой игрой актеров, но и храброй авторской позицией, загадкой образов, лаконичностью сюжета. Многочисленная литература о пьесе Горького, несмотря на своё обилие и разнообразие, вся упирается в загадку двух образов — Сатина и Луки. Как правило, проблема сводится к выбору, связанному с этими героями, — правда, как бы жестока она ни была, или спасительная иллюзия. В такой интерпретации образы выглядят как жёстко оппозиционные. И только в одной из старых книг, написанной неизвестным нам автором с символической фамилией Треплев (ирония имён или судеб?), анализ пьесы снимает оппозицию: “В конце концов он (Сатин.) примыкает к нему как самый способный ученик. От скептицизма к вере: дорога Паскаля”13.

Анализ пьесы Горького как философского диспута (линия “Паскаля”) спустя почти век подхватывает Г. Гачев. Именно в его книге «Логика вещей и человек. Прения о правде и лжи в пьесе М.Горького “На дне”» предложена, на наш взгляд, одна из самых интересных интерпретаций этой самой “чеховской” пьесы — и в плане продолжения новаций великого реформатора театра, и в плане полемического диалога с ним. Ощущаемая многими писавшими о пьесе «На дне» философичность “картин” анализируется исследователем не как “атмосфера” и не как не очень обязательное определение, а как строгое понятие и даже “диалог” философских систем. Так, Сатин и Бубнов в этих диалогических картинах выступают как софисты, а Лука подобен Сократу, благодаря которому Платон и создал свой уникальный жанр философских диалогов. В этой своеобычной концепции нас интересует структура диалога, принципиальная для драматического жанра. Сократ, как известно, называл себя “повивальной бабкой мысли”, имея в виду своё стремление не учить, а помогать самостоятельному рождению мысли. Г.Гачев видит эту сократовскую способность и в Луке. Для интересующей нас проблемы приведём только один пример такого сложного типа диалога. Лука разводит на первый взгляд синонимичные понятия: люди и человеки, и для Костылёва это равносильно загадке, разрешение которой он ждёт от “старца лукавого”. “Лука не даёт ответ по форме: «Человек есть то-то и то-то» — это отчуждённая форма мысли: определение сразу подменяет одно другим («Жучка есть собака»), топит неповторимую индивидуальность в чём-то общем, полагает её как поменимую. Лука высказывается каким-то обиняком, так что не вкладывает в собеседника общезначимую, безличную мысль в своей, когда-то, до мышления этого человека, сложившейся твёрдой форме, но будит индивидуальное соображение человека, так что тот, на основе своей натуры, приходит к выводу, который и имел в виду Лука — и не имел, не мог предполагать, ибо его конструкция иная. Здесь, в этом способе мышления и речи, взаимопонимание осуществляется не через выравнивание мысли двух в единой для всех формуле, где индивидуальные мысли топятся, — но через их напряжение и расцветание.

 

 

Список использованных источников

 

1. Островский А.Н. Собр. соч.: В 10 т. М., 1959. Т. 2.
2. Гюго В. Собр. соч.: В 10 т. М., 1972. Т. 2.
3. Аверкиев Д. «Шутники» А.Островского // Эпоха. 1864. № 9. 
4. Ницше Ф. Рождение трагедии, или Эллинство и пессимизм // Ницше Ф. Соч.: В 2 т. М., 1990. Т. 1. .
5. Чехов А.П. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. М., 1978. Сочинения. Т. 13.
6. Михайловский Б.В. Драматургия М.Горького эпохи первой русской революции. М., 1955.
7. Горький А.М. На дне // Горький М. Собр. соч.: В 8 т. М., 1990. Т. 8.
8. Бялик Б.А. М.Горький — драматург. М., 1977.
9. Треплев. Факт и возможность. Этюд о Горьком. М., 1904.
10. Гачев Г.Д. Логика вещей и человек. Прение о правде и лжи в пьесе М.Горького «На дне». М., 1992.
11. Юзовский Ю. «На дне» Горького. М., 1968.

 

 

 

Министерство образования и науки Российской Федерации

ГОУ ВПО «Ярославский государственный педагогический университет

 им. К.Д. Ушинского»

 

Кафедра русского языка

Специальность (направление) 050300.62  «Филологическое образование» (сокр. срок)

 

 

 

 

 

 

 

 

КОНТРОЛЬНАЯ РАБОТА

 

На тему: «Художественный театр и М.Горький»

 

по дисциплине: Русская литература

 

 

 

 

 

 

Работа выполнена студентом:

заочной формы обучения факультета русской филологии и культуры

направления  «Филологическое образование» (сокр. срок)

 гр. 734 (3 курс)

Власовой Анной Сергеевной

 

Проверил: 

Болдырева. Е.М.

 

 

 

 

г. Ярославль

2014г.