Эстетика Декаданса

Декаданс – мировоззрение, возникшее  в литературе и искусстве конца XIX- начала ХХ века, отвергающее общепринятую, обывательскую мораль, культивирующее красоту, нередко сопровождающееся эстетизацией греха и порока, отвращением к реальности, противопоставлением «серой жизни» иных миров, в том числе и загробного. Понятие декаданса – одно из центральных в критике культуры Ф.Ницше, связывавшего декаданс с возрастанием роли интеллекта и ослаблением изначальных жизненных инстинктов, воли к власти, индивидуализмом. В литературоведении слово «декадент» было впервые применено французскими критиками для обозначения своеобразности творческой манеры Готье и Бодлера.

Конец XIX – начало ХХ века ознаменовано глубоким кризисом, охватившим всю  европейскую культуру, явившимся  следствием разочарования в прежних  идеалах и ощущением приближения  гибели. Именно с этим связывают  возникновение декадентского мировоззрения.

Примерно с середины XIX века западная философия начинает претерпевать значительные изменения. Причинами их явились  социально-исторические процессы этого  периода, ряд научных открытий и  проблем, а также особенности  философского мышления Нового времени. Классический рационализм рушился. Начинались активные поиски нестандартных  идей, подходов и концепций миропонимания. Именно в этот период появляются ростки новых философских направлений, которые прорастут и обильно  зацветут уже в ХХ веке. А некоторые  продолжат свое развитие и в ХХI веке.

В контексте данной проблемы нас  интересует философия А. Шопенгауэра  и Ф. Ницше как критиков рационализма гегелевской системы. Центральное  понятие философии Шопенгауэра  – «воля», чье главное свойство – борьба или соперничество. В  человеческом «феноменальном» мире все предопределено. Воля исходит  из ноуменального мира и привносит  в природу движение, делает ее вечным потоком изменения и становления. Вообще мировидение Шопенгауэра  окрашено в мрачные тона. Он постоянно  говорит о наполненности мира злом, бессмысленностью и несчастьем, об отсутствии человечности и забвении бога. Мир человека – худший из возможных. Неудивительно, что свое учение Шопенгауэр называет пессимизмом.

Ницше пошел дальше. Центральное  понятие философии Шопенгауэра  он трансформирует в «волю к власти». Ницше стремится к радикальной  переоценке ценностей. Общество и культура, согласно его убеждениям, поражены декадансом (упадком). Здесь он порой доходит до полного нигилизма, отвергая христианство, мораль, сострадание, гуманизм, демократию и науку. Что же провозглашается взамен? Бог умер, морали и истины не существует, все дозволено. «Умерли все боги» - это дерзкое заявление Ницше, как и предварявшее его умозаключение Ивана Карамазова: «Бог умер, значит, все дозволено», были наиболее знаменитыми свидетельствами того исторического, поистине тектонического сдвига, который осуществился в XX веке. Этот сдвиг был предопределен кризисом просветительской оптимистической идеологии, идеи исторического прогресса, идеи целесообразного мира, который базируется на разуме и морали, на основополагающих христианских истинах. «Смерть бога» - это одновременно, по Ницше, процесс «открытия себя», а такое открытие неизбежно сопровождается «освобождением от морали». На этом пути и состоялось в конце XIX века оформление декаданса, как особенного качества общества и культуры этой эпохи.

В искусстве декаданс был явлением неоднородным, охватившим и объединившим в своих рядах поэтов, придерживающихся самых разноречивых взглядов. В эстетике декаданса отражено восприятие мира как косного, грубого и иррационального, которое порождает темы распада  и тлена, влечения к смерти, как  единственной альтернативе несовершенства жизни, переход от ценностей к  минус-ценностям, интерес к двойничеству, проблеме зла – всепроникающей и загадочной силы. Под декадансом понимается сознательное устремление от ценностей расцвета жизни к «красоте угасания, красоте, черпающей обаяние в баюкающей силе вялых ритмов, бледных образов, получувств, в очаровании, каким обладают для усталой души настроения покорности и забвения и все, что их навевает». Действительно, в конце 19 столетия мировую литературу и искусство как никогда захлестнули пессимистические настроения, чувства бесконечной усталости и безысходного отчаянья пронизывали произведения многих авторов этой эпохи. Декаданс – это важнейший показатель духовной атмосферы сумеречного времени, «конца века», отмеченного упадком во всех сферах жизни.

Родоначальником декаданса, равно  как и многих модернистских течений, можно считать романтизм, когда  автор посягнул на роль самого Бога и объявил себя создателем параллельных миров ("В уме своем я создал мир иной" – М.Ю. Лермонтов), при  этом мир внешний в своей данности занимал весьма скромное место в  иерархии ценностей. По сути своей декадентское искусство – романтическое, оно  происходит из того же противопоставления Идеала и Действительности, которое  уже в недрах романтизма рождало  идеал «чистого искусства». Точнее – это искусство неоромантическое, поскольку в изменившихся условиях «двоемирие» тоже видоизменяется. Жизнь утрачивает свою действительность, ирреализуется субъективным о ней представлением, мечта поглощает реальность и сама поглощается бездной пессимизма и нигилизма.

В мире без неба, без бога оставалась лишь земля – к ней, к вещам, к объектам искусство и поворачивалось.

В современном литературоведении  границами творчества объявляют  границы авторского тела. В декадансе – это граница чисто внутренняя, она – между рациональным и иррациональным, между сознанием и материей, между мечтой и действительностью.

Но как бы там ни было, умственное настроение, которое характеризуется  выражением “Fin de siecle”, действительно существует. Это настроение чрезвычайно смутное. В нем есть лихорадочная неутомимость и тупое уныние, безотчетный страх и юмор приговоренного к смерти. Преобладающая его черта – чувство гибели, вымирания. Это – исповедь и в то же время жалоба. Неопределенное опасение надвигающихся сумерек, постепенного исчезновения небесных светил и гибели народов со всей их цивилизацией.

Замечается общее: презрение к  установившимся понятиям о приличии и нравственности. Целый период истории  подходит к концу и начинается новый. Все традиции подорваны, и  между вчерашним и завтрашним днем не видно связующего звена. При  хаосе, господствующем в умах, от искусства  ожидают указаний относительно порядка, который заменит собой общую  сумятицу. Поэт, музыкант должен возвестить, угадать или, по крайней мере, предчувствовать, в какой форме выразится дальнейший прогресс.

У всех декадентов есть еще одна общая  черта – они не хотят быть самими собой, а стараются воплотить  в себе какой-нибудь образец искусства. Они обуреваемы сомнениями, вечно  задаются вопросом о причине явлений, особенно таких, которые совершенно недоступны нашему пониманию, и признают себя несчастными, когда все их размышления  и расспросы ни к чему не приводят. Они постоянно пополняют ряды изобретателей метафизических систем, глубокомысленных истолкователей мировых  вопросов, людей, посвящающих себя отысканию  философского камня, квадратуры круга  и perpetuum mobile. Декаденты вечно стараются пересоздать мир и сочиняют планы по спасению человечества, которые отличаются одновременно горячей любовью к ближнему, трогательной искренностью, нелепостью и почти невероятным незнанием действительности.

Они торопятся жить. Они нанизывают темные и странные слова, от которых  у слушателей ум заходит за разум. Требование эстетики декаданса заключается  в том, чтобы стих совершенно независимо от своего содержания вызывал одним  сочетанием звуков определенное настроение. Слово должно действовать звуком, речь должна превратиться в музыку. Один из главных признаков декаданса  – мистицизм. Легрен категорично утверждал: «Мистические мысли рождаются вследствие бреда выродившегося субъекта. Они наблюдаются при двух болезненных проявлениях: при эпилептическом и истерическом бреде».

Наряду с мистицизмом существует эготизм. Эготист всю жизнь остается ребенком, то есть занимается исключительно  собой и относится безучастно к внешнему миру. Он не в состоянии  установить правильное отношение между  собой, другими людьми и окружающим его миром, равно как и оценить должным образом значение своей деятельности в обществе. Он внешнего мира вообще не видит, и другие люди для него просто не существуют. Весь внешний мир представляется ему расплывчатой тенью. Ему и в голову не приходит, что он значительно больше других, что он может претендовать на особенное уважение или подвергаться преследованию: он просто один в мире или, иначе говоря, он сам – весь мир, так что все люди, весь одушевленный и неодушевленный мир составляет для него нечто несущественное, не заслуживающее внимания. Если эготист – писатель, то он будет измышлять философские системы для оправдания своих идей, или начнет воспевать их в красноречивой прозе, в звучных стихах. Таким образом, возникает демонизм.

Как видим, философия и эстетика декаданса складывались в оппозиции к «точным» наукам, рационализму, всем рационалистическим философским системам. Они (декаденты) стремились исходить из признания значимости иррациональной глубины человека и утверждали личность в качестве самоцели, а не орудия, средства борьбы в отличие от традиционного народнического и потом марксистского толкования личности. Декаданс – дитя исторически неопределенной, несозревшей ситуации. Он видел человека в непонятном, таинственном мире, коммуникации с которым могут состояться лишь через намеки и недосказанности. Декаданс отражал колеблющееся, как пламя свечи на ветру, мироощущение человека, не уверенного ни в полной реальности мира, ни в его будущем.

Но если граница познаваемого и  непознаваемого принципиально непреодолима, то что же, собственно говоря, остается делать человеку и художнику, кроме как отдаться настроениям ужаса и восторга этого «пограничного» существования на последнем берегу безграничного океана мировой «тайны»? (Тайна и бездна – любимые образы поэзии декаданса). Остается или просто отдаться этим настроениям и ощущению своего человеческого ничтожества, лишенного дара проникновения в таинственную суть вещей, осознать себя личностью, творящей мир по воле прихоти собственных фантазий, или попытаться передать ощущение своей духовной причастности к вселенской «тайне», не обрекая себя на бесплодные потуги анализа, только размыкающего мир на мертвые элементы. Но, стремясь постигнуть мир и его тайну в их целостности интуитивно и, намекая созданным образом на присутствие «тайны» целого.

Принципиальная отъединенность человека от непонятного ему мира и может быть названа собственно «декадансом». По словам Бальмонта: «Я сказал бы так же, что декадент, в истинном смысле этого слова, есть утонченный художник, гибнущий в силу своей утонченности… Это люди, которые мыслят и чувствуют на рубеже двух периодов, одного законченного, другого еще не народившегося. Они видят, что вечерняя заря догорела, но рассвет еще спит где-то за гранью горизонта, оттого песни декадентов – песни сумерек и ночи. Они развенчивают все старое… Но, предчувствуя новое, … не в силах увидеть это новое воочию, - потому в их настроении, рядом с самыми восторженными вспышками, так много самой больной тоски».

Одной из центральных идей романтизма и его наследника - декаданса –  является идея двоемирия. Суть этой идеи – в сущности двух реальностей, так или иначе связанных между собой. У различных романтиков эта общая смысловая конструкция приобрела самые разные воплощения: два мира представлялись как соотношение «внешнего» и «внутреннего», «земного» и «небесного» и под. Особенность декадентского двоемирия в том, что между двумя реальностями нет метафизической границы, поэтому говорить о двух реальностях невозможно. Единственным выходом из этого противоречия становится утверждение двух онтологических уровней этого мира – физического и психического.

Ноэль Лумо, один из теоретиков декаданса, так определяет намерения декадентов и свойства их нового творчества: «Современный человек, существо с израсходованной нервной силой и истощённым воображением, читая — проглатывает и, не перепаривая, извергает из себя книгу или сонет, — это потому, что он изжил себя, дрябл, изношен, и думать — для него труд, а не удовольствие. Как к больному, который не может жевать и глотать, мы хотим применить к нему искусственное питание, хотим сделать так, чтоб он впитывал в себя идею и образы книги всеми порами своего дряхлого тела; как влагу ванны, вбирал бы он в себя соки идеи. Это, мы уверены, не только вылечит и возродит его, но ещё изощрит и разовьёт его чувства, обновит его». А Мореас в предисловии к одной из своих поэм в прозе, о которой Жюль Леметр говорит, что «эта вещь, может быть, имела бы успех у сумасшедших, но разумные, наверное, не одобрят её, ибо они едва ли поймут в ней хотя бы одну фразу», — Мореас говорит: «У людей мало слов для того, чтоб они могли понимать друг друга. У них нет форм для выражения чувств. Слова, имеющиеся в их распоряжении, слишком изношены и бледны. Они мало говорят. Они ничего не рисуют. Ах, это большое несчастие, что сначала развиваются чувства, а потом уже язык. Мы остаёмся позади языка с нашими чувствами, мы не можем выговорить себя, и вот почему никто никого не понимает. Нам нужны новые слова, много слов; нам всегда нужно бы иметь в запасе несколько лишних слов, ибо часто чувства мимолетны, моментальны и нам нечем оформить их. Ах, во многом ещё мы нищие и вот почему так часто грабим друг друга.»

Но всё это выражено в странных, изломанных фразах, в непонятных стихах, в туманных образах, и наряду с  этой моралью масса сонетов, звучных, музыкальных, но проникнутых от первой до последней строчки чем-то таким, что ясно чувствуется, но неуловимо  для ума. Казалось, что они хотят  испугать или огорчить людей. Раздражительная  нота тоски, вечной неудовлетворённой  тоски, и какого-то желания, тоже неудовлетворённого, неустанно звучит в этих стихах, звучит и страшно надоедает ушам общества. Но нечто болезненное и  нервозное, психоз декадентского творчества, постепенно, незаметно, капля по капле, въедается в кровь общества, и  оно колеблется… В нём зарождается та болезнь, которую взлелеяли и культивировали в себе его дети – декаденты — культивировали и привили ему её тонкий разрушительный яд.

И вот обыватель начинает сам  испытывать мистический ужас пред вечной загадкой существования, пред этой «всё примиряющей, всё выравнивающей, одинаково  всех возлюбившей» вечной героиней декадентских стихов — смертью. А декадентское творчество всё разрастается, странные, развинченные и развинчивающие нервы  сонеты наводняют страницы журналов, говоря о чём-то неясном, туманном и  зловещем. Беспросветная грусть, глубокое равнодушие к миру, постоянное обращение  к смерти – «богине усталых». Мотивы тоски, эстетизм, провозглашенный еще парнасцами, холодное любование формой, часто чрезмерная ясность и чеканность слога. Эти песни разлагающейся культуры звучат похоронным звоном зарвавшемуся, нервно истощённому и эгоистическому обществу и всё более истощают его.