Онтология коррупции: понятие и содержание

История коррупции

По своему историческому стажу  коррупция уступает лишь войне. Коррупция  фигурирует уже в кодексе царя Хаммурапи. Российские источники упоминают мздоимство еще в XIII веке. Ивана III Известны попытки законодательного ограничения коррупции со времен царя Ивана III. Первой такой попыткой можно считать Белозерскую уставную грамоту, которая установила твердые «кормы» для наместников и их аппарата. В Судебнике великого князя Ивана Васильевича впервые были официально запрещены взятки — «посулы» и зафиксирован размер судебных пошлин.

Хотя взяточничество вызывало недовольство населения, массовых выступлений и  протестов именно по этому поводу практически не было. Известен всего  один такой эпизод, относящийся ко времени правления царя Алексея Михайловича - бунт 1648 года в Москве, когда народу были выданы на растерзание наиболее запятнавшие себя «коррупционеры». Среди первых коррупционеров фигуры государственных чиновников, приближенных к высочайшим особам - Меньшиков, Юсупов, Апраксин и другие. И хотя еще при Петре I принимались жестокие законы против взяточничества, однако, по свидетельству историка, при нем казнокрадство и взяточничество достигли небывалых прежде размеров. Тогда и в дальнейшем наличие коррупции многократно констатировалось, постоянно делались попытки если и не уничтожения, то хотя бы уменьшения коррупции. Об этом свидетельствуют многочисленные указы царей: Петра I, Елизаветы Петровны, Екатерины II, Александра I, Александра II, а также создание различных комитетов для изучения причин «лихоимства» и выработки мер по его искоренению. В качестве терминов для обозначения проявлений коррупции использовались слова «мздоимство» и «лихоимство». Под «мздоимством» подразумевалось принятие должностным лицом взятки за совершение действия, входящего в круг его обязанностей, под «лихоимством» — получение взятки за совершение служебного проступка или преступления в сфере служебной деятельности [16].

Власти в разное время применяли  различные наказания для виновных: от небольшого штрафа или снятия с должностей до вечной ссылки с вырыванием ноздрей и отнятием «всего имения» или смертной казни путем повешения или даже четвертования. Тем не менее, к началу ХХ века взятки и прочие проявления коррупции были распространены в России очень широко.

Причиной живучести взяточничества исследователь начала века П.Берлин считает то, что в России «взяточничество неразрывно сплелось и срослось со всем строем и укладом политической жизни». Продолжавшаяся на протяжении веков практика параллельно осуществлявшихся, с одной стороны, борьбы со взяточничеством, а с другой, развращения высших слоев чиновничества путем щедрой раздачи даров «прислужившимся» способствовала закладыванию психологических основ взяточничества и казнокрадства. Соответственно, низшие слои чиновничества, не имея возможности быть одариваемыми сверху, прибегали к вымогательству по отношению к подчиненным. Кроме того, отмечалась связь взяточничества и казнокрадства с политической благонадежностью. Создавалась ситуация, когда на эти преступления власть смотрела сквозь пальцы в обмен на политическое угодничество. Отмечалось и такое важное обстоятельство — взятка являлась своеобразным инструментом, с помощью которого обыватель мог добиться «если не фактического упразднения, то, по крайней мере, сколько-нибудь «милостивого», сколько-нибудь широкого толкования существующих узаконений». Таким образом, взятка смягчала архаичность и несовершенство законодательства [17, с. 48–54].

Борьба властей с коррупцией носила своеобразный характер. Нередко  она была обусловлена причинами и мотивирована обстоятельствами, прямо не связанными с конкретными преступлениями. Один из характерных примеров: многочисленные обвинения в коррупции членов царского правительства, функционировавшего накануне революции 1917 года, в дальнейшем не нашли достаточного документального подтверждения, хотя правительство советское приложило немало усилий для поиска доказательств. Представления о размахе коррупции в царском правительстве оказались мифом. Но именно из этого мифа исходили большевики в борьбе со взяточничеством, которое считалось злом, имманентно присущим «прогнившему царскому режиму» и доставшимся в наследство пролетарскому государству. Советская власть буквально с первых месяцев своего существования начинает борьбу с коррупционными проявлениями, подвергая виновных суровым наказаниям вплоть до смертной казни.

Современная коррупция  в России и ее мировые аналоги

Постперестроечные власти существенно  смягчили наказание за взятки. В 1991 году на территории России смертная казнь за получение взятки была отменена. Однако проведение экономических и политических реформ, имевших следствием рост корыстных преступлений, включая взятки, потребовало принятия дополнительных мер. Уже в 90-е годы был принят ряд документов, касавшихся борьбы с коррупцией, но это не изменило ситуацию. В списке стран с самыми высокими показателями подкупа при получении государственных заказов Россия постоянно занимает одно из первых мест наряду с такими странами, как Таиланд, Индонезия, Филиппины, Индия, Китай, Сирия, Лаос, Эквадор, Беларусь, Парагвай, Кот-д’Ивуар.

В индексе восприятия коррупции 2008 года Россия набрала 2,1 балла и заняла 147 место из 180 возможных. Индекс Восприятия Коррупции, составляемый Трансперенси Интернешнл (Transparency International), измеряет уровень восприятия коррупции в государственном секторе той или иной страны и является составным индексом, основанным на данных опросов, проведенных среди экспертов и в деловых кругах. Индекс Восприятия Коррупции за 2008 года ранжирует 180 стран мира (то же число, что и в 2007 году) по шкале от 0 до 10 баллов, причем ноль обозначает самый высокий уровень восприятия коррупции, а десять – наименьший. Индекс 2,1 является самым низким показателем России за последние восемь лет. Россия, занимающая 147-е место по индексу восприятия коррупции, находится между Бангладеш и Кенией. Ничего удивительного в этих данных нет, если учесть, что высочайший уровень коррупции в стране признается как простыми россиянами, так и высшим руководством страны. Данные индекса восприятия коррупции практически полностью совпадают с данными российских исследовательских центров опубликованными в сентябре 2008 года: Всероссийского центра изучения общественного мнения и Фонда «Общественное мнение». По данным Всероссийского центра изучения общественного мнения, три четверти россиян считают уровень распространенности коррупции в России высоким и очень высоким, и лишь 14 процентов считают его низким и ни один человек не ответил, что коррупции у нас в стране нет вовсе. По данным того же исследования 43 процента россиян не отметили какого-нибудь улучшения ситуации с коррупцией в течение последнего года, а 32 процента хоть и заметили усилия властей по обузданию коррупции, но не считают их успехи значительными. Согласно же данным Фонда «Общественное мнение» более половины предпринимателей России (56 процентов) платят взятки и 44 процента жителей страны считают допустимой возможность дачи взятки должностному лицу [18].

Существует функциональная зависимость  между масштабом коррупции и  интересом к исследованию данного социального явления. Эта связь проявляется тогда, когда коррупция достигает критической черты, а она сама и ее последствия осознаются обществом как социальная проблема. Общество начинает искать ответ на вопрос о причинах роста коррупции, пытаясь выработать практические меры борьбы, а точнее, контроля над ней.

Коррупция многолика, поэтому она  является предметом исследования разных научных дисциплин. От аспекта рассмотрения коррупции зависит и точка  зрения на ее причины и сущность, которые могут быть выявлены лишь в междисциплинарном исследовании.

Первые исследования коррупции (в  первой половине ХХ века) были связаны в основном с анализом функционирования американской политической машины в крупных городах Соединенных Штатов Америки (США), а также с реформами муниципального управления. В этих работах отмечена важнейшая характеристика коррупции — дополнительность по отношению к формальным институтам. При этом «побочным» продуктом этих исследований оказались симпатия и сочувствие, с которым описывались деятельность некоторых легендарных «боссов» крупных американских городов [16]. В дальнейшем констатация определенной положительной составляющей в характеристике их деятельности получила обоснование в рамках структурно-функционального подхода. Здесь необходимо упомянуть предложенную Р.Мертоном модель анализа функционирования американской политической машины. Р.Мертон пишет о структурном контексте исследования, основным элементом которого он считает диффузию и фрагментацию власти и ответственности. Речь идет о крупных, быстро растущих городах США с их специфическими проблемами и конфликтами. В них возникали неформальные центры ответственности — власть «боссов», лидеров неофициальных исполнительных структур, работавших «в задней комнате» [19]. Описание этих акторов находим у М.Вебера [20, с. 682–685]. Если коротко сформулировать точку зрения М.Вебера на сущность явления «босс и его организация», то это — субститут бюрократии в развивающейся политической культуре демократии. По мере проведения реформы государственной гражданской службы в США «дилетантское управление» чиновников, сопровождаемое властью «боссов», заменяется профессиональным бюрократическим управлением, когда посты занимают университетски образованные чиновники, неподкупные и знающие свое дело [20, с. 685].

Возвращаясь к модели, описанной  Мертоном, следует заметить, что он подробно рассмотрел функции неформальных лидеров-«боссов», выделив при этом несколько основных:

предоставление различного рода услуг  наиболее обездоленным гражданам (пища, работа, помощь в трудных житейских ситуациях и так далее), платой, благодарностью за которые являлись голоса на выборах;

решение проблем предпринимателей — как мелких (например, защита от взаимных посягательств), так и крупных, нуждавшихся в помощи при выполнении больших и дорогостоящих проектов; и те и другие нуждались в неформальной защите от противоречий законов, кодексов и правил; благодарностью за эти услуги являлись денежные пожертвования;

предоставление каналов социальной мобильности для представителей тех социальных групп, для которых закрыты или чрезвычайно затруднены иные, легальные способы вертикальной мобильности; платой за услуги в данном случае выступала безусловная преданность;

замещение официальной легитимации  незаконных видов бизнеса; при этом обеспечение контроля проводилось путем установления стандартов и пределов деятельности; платой денежные пожертвования.

Признанная классической, данная модель являлась исходным пунктом для многих исследователей коррупции, хотя реальность, послужившая материалом для ее создания, существенно изменилась.

Основные подходы к  исследованию коррупции

Существуют четыре основных подхода к исследованию коррупции. Первый — это традиционный, «идеалистически-философский», известный также как «морализаторский» или «конвенциональный». Представителем этого направления был К.Фридрих, вклад которого в исследование данного вопроса иногда ускользает от внимания исследователей [21, с. 145]. Он рассматривал коррупцию как поведение, отклоняющееся от преобладающих в политической сфере норм и обусловленное мотивацией получения личной выгоды за общественный счет. Личная выгода не обязательно имеет денежно-финансовый характер. Она может быть связана с продвижением по службе самого коррупционера, членов его группы поддержки или иными преимуществами для членов его семьи и приближенных. К.Фридрих увязывал степень коррумпированности власти с контекстом ее осуществления, степенью консенсуса, достигнутого в обществе, а факторами, сдерживающими коррупцию, считал оппозиционные власти движения и свободную прессу. Для К.Фридриха коррупция — явление почти однозначно негативное, «патология политики», при которой «порча» затрагивает и государственных чиновников, и властные институты, хотя он и признает ее функциональность до определенного предела. Следует подчеркнуть и еще один важный момент во взглядах К.Фридриха на коррупцию. Он считает ее одним из непременных спутников политики и окончательная победа над коррупцией для него — задача утопическая. Тем не менее, ей нужно давать энергичный отпор, чтобы болезнетворные зародыши не распространялись и не разрушали политическую систему [22; 4, S. 482].

Традицию анализа коррупции  - как девиации элит продолжают Д.Саймон и Д.Эйтцен. Свой подход они обосновывают тем, что термин «беловоротничковая преступность» не адекватен сути явления — институционализации безнравственности, аморальности и скандализации страны, а также тем, что в США проблема преступности на самом деле коренится в системе, в которой преступность низших классов, мафия, коррумпированный публичный сектор и преступные сообщества объединяются ради выгоды и власти. Поэтому они исходят из предположения, что преступность и девиация социально обусловлены, заданы на уровне общества. Это означает, что определенные социологические факторы обусловливают совершение преступлений как индивидами, так и организациями. Среди наиболее важных из факторов коррупции в американском обществе они называют властную структуру как таковую [23, p. XII, 9–10].

Второе направление —  «ревизионистская» школа анализа коррупции. Эта школа связана с работами исследователей проблем стран третьего мира. Большинство политологов и социологов считают коррупцию болезнью развивающихся обществ, результатом, следствием или проявлением незавершенной модернизации и бедности. Представители этой школы Хосе Абуэва, Дэвид Бэйли, Натаниэль Лефф, Колин Лейес выступали против односторонне-негативистского подхода к коррупции как общественной патологии. Напротив, они утверждали, что коррупция может выполнять позитивные функции в плане интеграции, развития и модернизации обществ «третьего мира» [24; 25; 26; 27].

Распространение рыночных отношений, с одной стороны, и бюрократизация власти и управления, с другой, разрушают связи патримониального господства, традиционные формы групповой солидарности, характерные для доиндустриальных обществ. Однако в развитых странах это более продолжительный процесс, и, что еще важнее, в западных странах вместо личной зависимости между индивидами установились по преимуществу договорные отношения, регулируемые правом, что явилось результатом длительного поиска гражданских форм защиты и солидарности. В обществах, форсирующих модернизацию, а также в тех, где состояние переходности по различным причинам приобретает характер «зависимого развития» и исторически сильны государственные начала в общественной жизни, затруднено формирование институтов, свойственных модернизированным обществам, или их существование дисфункционально. Отношения типа «патрон–клиент», являясь естественной формой защиты индивида в традиционном обществе, имеют все шансы сохраниться и в период модернизации. Они могут проявляться по-разному и нередко воспринимаются как коррупционные. Что касается развитых стран, успешно и давно осуществивших модернизацию, то сохранение различных форм личной зависимости и господства в публичной сфере, которые реализуются, в частности, в актах обмена индивидов и представителей государственной власти, означает коррупцию институтов.