Александр II, или История трех одиночеств

Николай I был суров не только к  сыновьям, но и к дочерям. Скажем, великая княгиня Мария Николаевна была замужем, и весьма счастливо, за одним из Богарне, но ее отец считал этот брак мезальянсом и терпеть не мог мужа дочери. Во время визитов молодой четы в Россию Николай Павлович даже запрещал упоминать о новом титуле дочери, требуя, чтобы она по-прежнему звалась великой княгиней. Другая его дочь, Ольга Николаевна, страстно любила князя А. И. Барятинского, блестящего гусарского офицера. Император отправил его на Кавказ и всячески препятствовал продвижению по службе. Дочь же выдал за принца Вюртембергского, хотя о противоестественных наклонностях последнего шептались все европейские дворы.

Мать Александра Николаевича, Александра Федоровна, была женщиной приветливой  и приятной во многих отношениях. Образованная и одаренная большим художественным вкусом, она всю жизнь была склонна  к меланхолии и мечтательности, прерываемыми периодами бурной, но несколько непонятной активности. В молодости будущая  императрица считалась «богиней красоты и грации».

Мать была для наследника престола безусловно понятнее и ближе, чем отец. Видимо, поэтому его память навсегда сохранила предрождественские праздники, устраиваемые в Зимнем дворце. Накануне Рождества в сочельник у императрицы обязательно ставилась елка (этот обычай был завезен в Россию из Пруссии именно Александрой Федоровной. Первая елка устроена ею в 1818 году, в год рождения наследника престола). Елочные праздники проводились для царских детей, но на это семейное торжество приглашалась вся свита. Каждый усаживался за отведенный ему стол, на котором стояли маленькие елки и лежали подарки (игрушки, книги, платье, серебро), а в гостиной возле большой елки проводились шуточные аукционы с ценными призами. Однако таких теплых воспоминаний у наследника сохранилось не много. Его мать, занимавшаяся по должности широкой благотворительностью, участвовавшая в обязательных официальных мероприятиях, также не могла уделять Александру Николаевичу достаточно много внимания. Его же доброе и влюбчивое сердце хотело гораздо большего.

Некоторое сближение Николая I с  наследником началось слишком поздно, чуть ли не после женитьбы последнего. Может быть, этому сближению поспособствовало и то, что в конце 1830-х годов  император стал жаловаться на ухудшение  здоровья: его одолевали головокружения, колотье в боку, приливы крови к голове. Именно в те годы Александр Николаевич смог по достоинству оценить степень увлечения отца историей, особенно биографиями великих государей. Он начинал понимать, что ничто человеческое Николаю I не чуждо: тот свободно говорил на трех европейских языках, прилично рисовал, любил музицировать и играть в пьесах Мольера во время домашних спектаклей.

Николай Павлович и Александр стали  совершать совместные прогулки, во время которых отец без утайки рассказывал сыну, как Екатерина II заставила Петра III отказаться от престола, как его убили в Ропше, о судьбе своего отца Павла I. Подобные откровения, понятно, были сугубо конфиденциальными  и доверительными, думается, что  они способствовали выработке у  нашего героя определенного отношения  к власти. Правда, к этому времени  у него появилась собственная  семья, да и вообще свободного времени  оставалось все меньше и меньше. Иными словами, запоздавшее сближение  отца и сына получилось для обоих  приятным, но несколько формальным, скорее всего император, наконец, заметил, что первенец вырос из коротких штанишек, стал помощником, на которого можно  переложить часть государственных  забот.

Нельзя, наверное, безапелляционно  утверждать, что в отцовской семье  Александр Николаевич был постоянно  одинок и несчастен. Он очень любил  мать и сестер и с удовольствием  проводил с ними свободные часы. Однако вряд ли приходится спорить  с тем, что особое положение наследника престола, заметная разница в возрасте, а иногда и в уровне образования  сказывались в его отношениях с родными. Может, он и не был одинок, но постоянно ощущал холодок одиночества (избранности), может, он и не был  отчаянно несчастлив, но крайне редко  чувствовал себя счастливым. Так неужели  великому князю Александру Николаевичу, а позднее императору Александру II ни разу не довелось испытать теплоту  истинной любви, ощущения человеческой заботы о себе, не затуманенного  государственными соображениями? Ведь у него со временем выстроилась собственная  семья: жена, сыновья, дочери.

2. От первой до последней любви Александра.

Повышенная чувственность, необходимость  ощущения постоянной влюбленности были, видимо, одной из отличительных черт психологического облика всех Романовых. В качестве иллюстрации этого  утверждения можно было бы сослаться  на многочисленные любовные истории  Петра Великого, Елизаветы Петровны, Екатерины II, Павла I, Александра I, Николая I...

Александр II не был исключением  из общепринятых правил. Но в отличие  от дяди или отца он, похоже, не пытался  лишь очаровывать дам или брать  приступом их добродетель, он хотел  просто любить и быть любимым, искал  настоящую привязанность, покой, тепло... Впрочем, обо всем по порядку.

Из воспоминаний весьма осведомленной  А. О. Смирновой-Россет, и не только из них одних, известно, что Александр Николаевич уже в пятнадцатилетнем возрасте увлеченно флиртовал с фрейлиной матери Натальей Бороздиной. Первая юношеская влюбленность наследника престола не осталась тайной для окружающих, да он и не считал нужным особенно скрывать ее, не видя в своих чувствах никакого криминала. Реакция родителей на пока что невинное увлечение великого князя оказалась быстрой и решительной. Бороздина была немедленно удалена из дворца и вместе со спешно появившимся у нее мужем-дипломатом незамедлительно оказалась в Англии.

В двадцать лет наследник престола впервые влюбился самым серьезным  образом. Предметом его страсти  стал опять-таки фрейлина (что делать, если именно они, фрейлины, были всегда перед глазами и под рукой) императрицы Александры Федоровны  некая Ольга Калиновская. Когда  придворные заметили симпатию красивой девушки и Александра Николаевича  друг к другу, то немедленно доложили об этом императрице. Любовь наследника к Калиновской оказалась для  царской семьи еще более неприемлемой, чем флирт с Бороздиной. Ольга была не только «простой смертной», то есть в ней не текло ни капли королевской крови, но еще и являлась католичкой. Эта история заставила императорскую чету поволноваться и оставила след в переписке супругов. В одном из писем жене Николай I передает ей свой разговор с Х. А. Ливеном: «Мы говорили про Сашу. Надо ему иметь больше силы характера, иначе он погибнет... Слишком он влюбчивый и слабовольный и легко попадает под влияние. Надо его непременно удалить из Петербурга...» Александра Федоровна, в свою очередь, записала в дневнике: «Что станет с Россией, если человек, который будет царствовать над ней, не способен владеть собой и позволяет своим страстям командовать собой и даже не может им сопротивляться?» И вновь из письма Николая I: «Саша недостаточно серьезен, он склонен к разным удовольствиям, не смотря на мои советы и укоры...» 
Скандал в благородном семействе набирал силу, пока, наконец, не было решено всерьез и надолго разлучить влюбленных и поспешить с поисками подходящей партии для наследника престола. С этой целью Александр Николаевич был отправлен за границу, тем более что такое путешествие соответствовало плану его обучения. Ему повезло в том, что Жуковский, сопровождавший ученика в его европейском турне, был крупным поэтом-романтиком, специалистом в выражении возвышенных романтических чувств, к тому же он прекрасно помнил о собственных горестях на любовном фронте, поэтому, как нам представляется, поэт оказался идеальным попутчиком для разочарованного в жизни и убитого горем юноши.

Жуковский чутко ощущал страдания  будущего самодержца, разлученного с  возлюбленной, и не раз восхищался его выдержкой и верностью  долгу. Сам же Александр Николаевич, похожий в тот момент на кого-то вроде гетевского Вертера, только в  письмах к отцу позволял своей  боли выплескиваться наружу. «Ты, наверное, приметил, – писал он в одном из них, не подозревая, насколько отец „приметил“ то, о чем он ему писал, – мои отношения с О. К. ... Мои чувства к ней – это чувства чистой и искренней любви, чувства привязанности и взаимного уважения». Отцу же нечем было утешить сына, кроме обещания позаботиться о достойном будущем его возлюбленной.

В Дармштадте наследник российского престола познакомился с пятнадцатилетней Марией, носившей, как и положено германской принцессе, пышный шлейф имен: Максимилиана-Вильгельмина-Августа-София-Мария. Вряд ли между молодыми людьми тотчас вспыхнуло чувство шекспировского или шиллеровского накала. Страдающему от насильственной разлуки с Калиновской Александру Николаевичу казалось, как это часто бывает в юности, что все потеряно, единственная, настоящая любовь разбилась о непонимание окружающих, о подножие престола. Можно предположить, что именно с такими ощущениями он, помня о долге монарха, написал отцу письмо, в котором говорил о возможности своего брака с симпатичной дармштадтской принцессой.

Однако на пути этого, казалось бы, со всех сторон приемлемого союза  возникло неожиданное препятствие. Дело в том, что по европейским  дворам давно ходили глухие слухи  о незаконном происхождении принцессы. Задолго до рождения Марии ее родители фактически разошлись, жили порознь  и имели любовные связи на стороне. Поэтому настоящим отцом принцессы  молва называла не герцога Людвига, а его шталмейстера, красавца барона де Граней. Эти слухи, дошедшие до Петербурга, чрезвычайно взволновали императрицу  Александру Федоровну, которая яростно  воспротивилась браку своего первенца с «незаконнорожденной» дармштадтской. Император Николай I, слава богу, оказался гораздо хладнокровнее и мудрее супруги. Понимая, что еще одна любовная неудача может всерьез надломить наследника и заставить его наделать глупостей, он решил изучить вопрос всесторонне. Прочитав отчеты Жуковского и Кавелина о событиях в Дармштадте и ознакомившись с циркулировавшими по Германии слухами, император решил проблему кардинальным образом. Он раз и навсегда запретил своим подданным (значит, и супруге), а заодно и германским дворам, обсуждать вопрос о происхождении Марии. Нарушать приказ монарха не осмелился никто ни в России, ни в Европе. Николаевское самодержавие с его грозной репутацией зачастую оказывалось весьма полезным институтом.

Тем временем продолжавший путешествие  по Европе наследник престола умудрился  завязать очередной роман, еще более  бесперспективный, чем предыдущие. На этот раз дело происходило в Англии. В 1839 году королеве Великобритании Виктории исполнилось двадцать лет, и она, повинуясь долгу монарха, была озабочена выбором мужа, принца-консорта.

Итоги первого же бала, устроенного  английским двором в честь высокого русского гостя, оказались не совсем обычными. Первый адъютант Александра Николаевича полковник С. А. Юрьевич  записал в дневнике: «На следующий  день после бала наследник говорил  лишь о королеве... и я уверен, что  и она находила удовольствие в  его обществе». Тон адъютантской записи, как видим, легкомысленный, даже несколько игривый, мол, знай наших! Юрьевич пока не видит опасности  в легком царственном флирте. Однако через два-три дня тон записей  в дневнике полковника меняется почти  на панический. «Цесаревич, – пишет Юрьевич, – признался мне, что влюблен в королеву, и убежден, что и она вполне разделяет его чувства...»

Перспектива превращений наследника российского престола в британского  принца-консорта совершенно не входила в планы Зимнего дворца. Наследники – товар, если можно так выразиться, слишком штучный, чтобы ими можно было легко разбрасываться. Конечно, нам с вами было бы любопытно пофантазировать о том, как изменилась бы карта Европы и мира в результате подобного союза. Однако оставим описание того, что было бы, если бы историческим маньеристам, у нас еще появится возможность поговорить о вариативности исторического процесса.

Пока же английское правительство, запаниковавшее не меньше Зимнего дворца, удалило Викторию в Виндзорский замок, затруднив тем самым встречи молодых людей. Решение оказалось своевременным, так как Александр Николаевич не ошибался по поводу чувств, которые королева питала к нему. Во всяком случае, в своем дневнике Виктория, еще не выработавшая своего стиля, который так и назовут викторианским, в те дни писала: «Я совсем влюблена в Великого князя, он милый, прекрасный молодой человек...» Сейчас трудно сказать, насколько чувства Виктории и Александра были сильны и долговременны. Во всяком случае, вскоре, как и следовало ожидать, государственные интересы двух стран возобладали над их то ли любовью, то ли увлечением друг другом. Молодые люди осознали неосуществимость своей мечты и сочли за благо принести ее в жертву долгу. Расставание их было печальной неизбежностью, и с этим они оба, скрепя сердце, смирились.

Таким образом, к началу 1840-х годов  женщины, в которых влюблялся  Александр Николаевич, оказались  для него, по тем или иным причинам, недоступны. Вернувшись в Россию, он, правда, попытался вновь встретиться  с Калиновской, но Николай I пресек продолжение  этого романа со свойственной ему  решительностью. Калиновская была выдана замуж за супруга ее покойной сестры, богатейшего польского магната  Иринея Огинского. Позже старший сын этой четы будет утверждать, что он является сыном Александра II, но доказательств этому ни он, ни мы привести не можем. Впрочем, не можем мы привести и доказательств, свидетельствующих об обратном. Под влиянием обстоятельств и давлением родителей Александр Николаевич вернулся к «дармштадтскому варианту», и, честно говоря, этот вариант оказался совсем не плох.

Мария Александровна хорошо разбиралась  в музыке, прекрасно знала новейшую европейскую литературу. Вообще широта ее интересов и душевные качества приводили в восторг многих из тех, с кем ей довелось встречаться. «Своим умом, – писал известный поэт и драматург А. К. Толстой, – она превосходит не только других женщин, но и большинство мужчин. Это небывалое сочетание ума с чисто женским обаянием и... прелестным характером».