Судебная реформа 1864 года и начало деятельности Ф.Н. Плевако

Однако к действительно виновным, чьи интересы шли вразрез с интересами его подзащитного и с самой правдой, Плевако мог быть беспощадным.  Нельзя забыть его гневные слова в адрес игуменьи Митрофании, обвиняемой в крупном финансовом мошенничестве: «Путник, идущий мимо высоких стен Владычного монастыря, вверенного нравственному руководству этой женщины, набожно крестится на золотые кресты храмов и думает, что идет мимо дома Божьего, а в этом доме утренний звон подымал настоятельницу и ее слуг не на молитву, а на темные дела!   Вместо храма - биржа; вместо молящегося люда - аферисты и скупщики поддельных документов; вместе молитвы - упражнение в составлении вексельных текстов; вместо подвигов добра – приготовление к ложным показаниям, – вот что скрывалось за стенами»7.

Вероятно, и сегодня было бы уместно процитировать на суде  или в Госдуме, принимающей законы в защиту РПЦ: «Стены монастырские в наших древних обителях скрывают от монаха мирские соблазны, <…> Выше, выше стройте стены вверенных вам общин, чтобы миру не было видно дел, которые вы творите под «покровом рясы и обители!..»8.

Острые социальные вопросы затрагивались Ф. Н. Плевако, если это было необходимо для его подзащитных. Так, выступая в защиту люторических крестьян, восставших против нечеловеческой эксплуатации и безмерных поборов, он говорит: «Мы, когда с нас взыскивают недолжное, волнуемся, теряем самообладание; волнуемся, теряя или малую долю наших достатков, или что-либо наживное, поправимое.   Но у мужика редок рубль и дорого ему достается. С отнятым кровным рублем у него уходят нередко счастье и будущность семьи, начинается вечное рабство, вечная зависимость перед мироедами и богачами. Раз разбитое хозяйство умирает – и батрак осужден на всю жизнь искать, как благодеяния, работы у сильных и лобзать руку, дающую ему грош за труд, доставляющий другому выгоды на сотни рублей, лобзать, как руку благодетеля, и плакать, и просить нового благодеяния, нового кабального труда за крохи хлеба и жалкие лохмотья»9.

Для Плевако не существовало никаких «политических» или «политесных» соображений: только истина, да еще милосердие к слабейшему, пусть и виновному. Преступник на скамье подсудимых уже побежден, а к побежденному принято проявлять максимум возможной милости. Это – реакция сильнейшего, потому что только сильный великодушен.

И Плевако либо защищал невиновного, либо просил о великодушном снисхождении к виновному.

Именно о таких адвокатах говорил А.Ф. Кони: « …уголовная защита представляет больше поводов для предъявления требований, почерпнутых из области нравственной, чем деятельность обвинительная, ввиду сложных и многоразличных отношений защитника к своему клиенту-подсудимому и к обществу. <…> Защита есть общественное служение, говорят одни. Уголовный защитник должен быть vir bonus, dicendi peritus (Муж добрый, опытный в речи), вооруженный знанием и глубокой честностью, умеренный в приемах, бескорыстный в материальном отношении, независимый в убеждениях, стойкий в своей солидарности с товарищами. Он должен являться лишь правозаступником и действовать только на суде или на предварительном следствии, там, где это допускается. Он не слуга своего клиента и не пособник ему в стремлении уйти от заслуженной кары правосудия. Он друг, он советник человека, который, по его искреннему убеждению, невиновен вовсе или вовсе не так и не в том виновен, как и в чем его обвиняют.<…> Вот почему можно и даже должно говорить об этической подкладке судебного красноречия, для истинной ценности которого недостаточно одного знания обстоятельств дела, знания родного слова и уменья владеть им и следования формальным указаниям или ограничениям оберегающего честь и добрые нравы закона»10.

Плевако никогда не рассчитывал только на свой талант, В основе его успеха лежало большое трудолюбие, настойчивая работа над словом и мыслью. Содержание речи, ее тон и направление Плевако, как никто из дореволюционных судебных ораторов, увязывает с настроением слушателей, к которым она обращена. Он был подлинным мастером понимания и проникновения в настроение судебной аудитории, умело затрагивая нужные струны. Но он не пользовался этим в тех целях, которые считал неэтическими.

А. Ф. Кони так характеризовал талант Плевако: «...сквозь внешнее обличие защитника выступал трибун, для которого дело было лишь поводом и которому мешала ограда конкретного случая, стеснявшая взмах его крыльев, со всей присущей им силой»11.

Поэтому не только присяжные поддавались обаянию таланта Плевако, и коронные судьи нередко оказывались в плену его большого, сильного и тонкого психологического воздействия. Но это воздействие всегда было основано на строгой логике и безупречном понимании психологии.

Плевако предстает в своем наследии в двух качествах: защитником (представителем обвиняемого) и обвинителем (поверенным потерпевшего или гражданского истца).

«Как защитник, Плевако выигрывал большинство дел, но не все: по делам Маруева, Гаврилова, Московского ссудного банка, о беспорядках на Коншинской мануфактуре суд не разделил позицию адвоката и вынес подсудимым обвинительные приговоры. Были в практике Плевако и другие дела, по которым доводы защиты не убеждали суд»12.

Но Плевако-обвинитель всегда выигрывал процессы. Это объясняется различием в критериях выбора дел адвокатом, поскольку Плевако довольно быстро получил возможность выбирать себе дела.

«Право на защиту от предъявленного обвинения имеет каждый человек. Сколь тяжко это обвинение ни было бы, как бы неприглядно ни выглядела личность обвиняемого, адвокат не вправе отказаться его защищать, если только не занят в другом процессе, не болен, не находится в отпуске и т.п. Конечно, на всякого известного адвоката спрос превышает предложение: Плевако обычно имел широкую возможность выбора дел и, разумеется, предпочитал дела с позицией. Но, если был свободен, не отказывал в приеме поручений на защиту обвиняемым, чья виновность подтверждалась вескими доказательствами»13.

Плевако осуществлял защиту и по назначению суда, но получая предложение со стороны потерпевших и гражданских истцов, брался за дело, только если был полностью убежден в справедливости их притязаний.

«Заявляют иск разного рода люди, — говорит Плевако, отстаивая интересы гражданского истца Курбатова, — иные хлопочут о том только, чтобы выиграть свой иск, иногда даже несправедливый. Защита, готовая клеветать, явиться пособником такого человека, — позорна и нечестна»14.

Таким образом, мы сегодня можем смело утверждать, что Плевако внес значительный вклад в формирование нормы профессиональной морали.  Ведь споры о моральности адвокатской профессии, о нравственной допустимости защиты любого и каждого обвиняемого не прекращаются и поныне.

А сегодня, с распространением информации по Интернету, этот вопрос приобретает особенную остроту: ведь мы получаем информацию почти мгновенно, и она часто касается неблаговидных деяний…

Но мы не дожидаемся не только суда, но и окончания следствия, когда читаем что-то вроде: «Иванов убил свою жену»… Не только адвокат Иванова, но и обвинитель еще не выступал с обвинением, а на весь мир уже прогремела фамилия того, кто назван в СМИ виновным… Что  уж говорить о том времени, когда адвокатура впервые появилась в русском суде?

 «Как только  в уголовном процессе возникла фигура профессионального защитника, в прессе замелькали уничижительные определения: «прелюбодеи слова», «софисты нового времени», «пособники преступников» и т.п. Сравните с расхожим выражением нашего времени — «выгораживание преступников»15.

Но о жизненной позиции адвоката Плевако говорил так: «Профессия дает нам известные привычки, которые идут от нашего труда. Как у кузнеца от работы остаются следы на его мозолистых руках, так и у нас, защитников, защитительная жилка остается нашим свойством не потому, что мы хотим отрицать всякую правду и строгость, но потому, что мы видим в подсудимых по преимуществу людей, которым мы сострадаем, прощаем и о которых мы сожалеем»16.

Плевако понимал, что защита, предоставленная обвиняемому, если он виновен – жест великодушия со стороны сильного.

Глава 3. Ораторские успехи Ф.Н. Плевако

Ораторство представляет собою сложное интеллектуально-эмоциональное творчество. Особенности аудитории, которые могут и должны быть учтены, могут быть следующими: возрастной и образовательный  уровень, уровень сплоченности ил разобщенности аудитории, ее психологический настрой по отношению к оратору и ожидание того, что предстоит услышать.

В зависимости от этого оратор может подбирать вербальные средства для выражения своих мыслей, строить композицию речи, сообразовывать с ожиданиями аудитории свое поведение. Разумеется, все это в свою очередь должно сообразовываться с целью ораторского выступления, что особенно важно для адвоката, ведь его цель: защитить обвиняемого.

Оратор должен уметь говорить на языке своей аудитории. Но этот язык отнюдь не сводится исключительно к вербальным средствам коммуникационного воздействия. Хотя, конечно, и вербализация играет здесь  важную роль, но уже не столько с позиции лексики, сколько с  позиции психологического образа, вызываемого этой лексикой. «Слово не только описывает ситуацию, слово может формировать саму ситуацию»17.  Для этого используются новые вербализации уже известных ситуаций.  Вспомним хотя бы такие хрестоматийные строки: «Когда мятеж кончается удачей, зовется он, как правило, иначе»18.

Среди русских адвокатов было немало блестящих ораторов. И бывали случаи, когда в судебном споре побеждало именно дерзость и красноречие, а не истина.

 Хотя здесь надо еще, во-первых, уточнить содержание понятия «победить в споре». Если речь идет о том, что необходимо переубедить оппонента, то для этого, пожалуй, в большинстве случаев требуется отстаивать истинную позицию. А вот если говорить о том, что результатом спора должно стать «перетягивание» аудитории на свою сторону или просто обращение оппонента в фигуральное бегство, то приходится согласиться: дерзость и красноречие будут иметь больший вес, чем истина. Во-вторых, понятие истины есть феномен сам по себе достаточно спорный и зачастую мало кому определенно известный.  А в третьих, надо еще учесть, что абсолютные истины весьма редки в нашем мире, а относительным – предстоит еще доказывать свое право называться истиной.

В 1878 г. состоялся знаменитый процесс В.И. Засулич, которую судили за покушение на генерал-губернатора Трепова. Прокурором на процессе был некто Кессель, а защитником Веры Засулич – П. Александров. Как известно, подсудимая была оправдана присяжными.

Председательствовал на процессе выдающийся русский юрист А.Ф. Кони. Впоследствии, в своих мемуарах, он вспоминал, что Кессель произнес вялую и неубедительную обвинительную речь, адвокат же, напротив, выступил блестяще. Подсудимая была оправдана именно за то, что она совершила. Александров не пытался сослаться ни на умопомрачение  (аффект), ни на несознательность обвиняемой, он сумел оправдать именно ее покушение на жизнь генерал-губернатора, убедив присяжных в справедливости и возвышенности ее мотивов.

Истина-то от этого не изменилась: Засулич имела намерение покарать Трепова смертью или ранением, чего адвокат и не отрицал. Уголовный кодекс однозначно трактует такое желание обвиняемого, как  умысел на преступление. Но дерзость и красноречие Александрова превратили этот умысел в благородное деяние, сумев привлечь аудиторию присяжных на сторону подсудимой.

Поэтому Плевако ориентировался не на блеск красноречия, хотя и этим качеством он  обладал, но как уже говорилось, его красноречивые доводы построены на безукоризненном знании логики и психологии. Так, например, речь Плевако в защиту Бартенева по делу об убийстве артистки Висновской считается блестящим образцом русского судебного красноречия.

Она отличается исключительно психологической глубиной, тонким анализом душевного состояния убитой и подсудимого. Указанная речь безупречна по своему стилю, отличается высокой художественностью. Анализ психологического состояния молодой, преуспевающей артистки и подсудимого дан исключительно глубоко и талантливо.

Почти не разбирая вопросов состава преступления, да обстоятельства дела этого и не требовали, Плевако кистью большого художника образно рисует обстановку, в которой созревало преступление.  В этой речи глубоко и правдиво рисуется внутренний и внешний мир молодой, красивой, талантливой актрисы Висновской, успешно выступавшей на сцене Варшавского императорского театра. Умело затрагивая и показывая внутренние пружины душевного разлада молодой, пользующейся большим успехом женщины, Плевако не только правдиво рисует обстановку преступления, но и заглядывает в глубины души человека: «Художники – не актеры, они могут работать в часы свободного подъема духа. Они могут отойти от стола, полотна и инструмента, если душа их смущена или утомлена житейскими скорбями, не гармонирует с задуманным делом. Они могут передохнуть и приступить снова к труду в любую минуту дня и ночи. Актер  – не то: ни в выборе пьесы, ни в часах отдыха и труда он не властен; когда взвился занавес театральный, он должен быть тем, чем велит быть ему роль, как бы ни были противоположно настроены струны его души... Нет ни отсрочки, ни выбора. Любая природная мощь, любая нервно счастливая организация расшатаются. Молодая женщина, как Висновская, игравшая чуть не ежедневно, утомленная и трудом и своим внутренним разладом, не могла выдержать долго; она должна была в годы, когда с ней встретился Бартенев, быть уже разбитой натурой. Такой она и была. То не знающая отдыха работница, то ловкая кокетка, очаровывающая одновременно нескольких, то мечтательница о семейном очаге, то рабыня чужих страстей, то вдохновенная артистка, то стремящаяся сделать из своего искусства блестящую авантюру с целью добиться прочного материального положения...»19.  

 Эта речь по праву  приобрела известность далеко  за пределами России, она стала  примером классического (эталонного) выступления адвоката на суде.

Плевако одним из первых понял, что для правильного разрешения дела необходимо углубляться не только в психологию обвиняемого, но и в психологию потерпевшего, а также анализировать всю ту обстановку, которая не только существовала в момент преступления, но и ту, что была до него, что способствовала его подготовке и ее завершению.  

Сравнения и образы Плевако, которые он использовал в своих речах, очень сильны, убедительны, они глубоко врезаются в память. Образные сравнения еще более увеличивают впечатление его эффектных речей: «Факты отвергать нельзя: снятой головы к плечам не приставишь.  В делах подлога, в делах насилия, если мы видим, что подсудимый действительно желает воспользоваться неправильными документами, отвергая факт, присяжные как бы говорят: позволяем тебе подложные акты считать за настоящие, благословляем на такие поступки, весь твой нравственный грех принимаем на свою совесть!»20.